Олег Верещагин - Новое место жительства

— Я у себя всегда сам убирался. А так да. Уборщица специальная приходит каждые два дня. Ну и что плохого в том, что и чисто — и человек заработать может?!

Я знал, что я прав. Без шуток прав. Но в моих словах было что‑то… что‑то, отчего моя правота становилась маленькой и какой‑то скользкой, как глист. А очевидная неправота тёти Лины почему‑то превращалась в правоту.

Она и не ответила. Только протянула руку и вдруг взъерошила мне волосы.

Я окаменел от неожиданности. А следующее, что я ощутил — были сладкие мурашки по всему телу.

Я спрятал глаза. Но это было ни к чему — тётя уже уходила по коридору…

Хотите почувствовать себя идиотом? То есть — настоящим, полным?

Представьте себе, что вы сидите в комнате один. А неподалёку от вас, в другой комнате, совершенно на вас не обращая внимания, куролесят ваши ровесники. А вы не можете к ним пойти, потому что… потому что робеете. И вы знаете, помимо прочего, что им до вас нет никакого дела. Вы им просто неинтересны. Что есть, что нет.

Вот тогда вы и ощутите себя идиотом высшей марки.

Бездна новых ощущений.

— Идиот! — подтверждая мои мысли, завопил ликующий девчоночий голос.

— Держи её, Ромка! — отозвался с хохотом мой кузен. Судя по всему, он оправился от своей загадочной боевой раны и сейчас веселился вовсю.

Я без наигрыша стукнул кулаком по столешнице. Нет, www.dobro@list.ruобещавший мне хороший день, явно ошибся. Уже начинало темнеть, а я пока что ничего хорошего не видел. Хотя… я видел много интересного. И получил чудовищный заряд неутолённого любопытства. Может быть, именно это имелось в виду?

Кроме того, мне ужасно хотелось в туалет. Но почему‑то было стыдно туда идти, пока в доме эта девица.

Я вздохнул и, усевшись за стол, открыл книгу, которую, не глядя, прихватил из библиотеки. Естественно, это оказалась совершенно нечитабельная вещь — стихи Есенина. Я тихо зарычал и принялся остервенело листать страницы — так, что на лицо повеял ветерок. И вдруг…

Ну, вы знаете, как это бывает — глаз вдруг цепляется за слово, за строчку. И останавливается — словно якорем в берег.

А месяц будет плыть и плыть, роняя весла по озёрам…

Я вздохнул. Прислушался ещё раз к весёлому шуму «по соседству». И, найдя эти строчки, начал читать…

Я оторвался. Помолчал. И дальше читал вслух — тихо, но так, чтобы слышать себя. Я всегда хорошо читал стихи, хотя и не любил поэтов прошлых веков — казалось скучно…

— Весной и солнцем на лугу

Я отложил книгу. Положил на стол кулаки и тупо уставился на них.

Потом на кулак капнуло. Я мазнул рукой по глазам. Вот так. Второй раз за два дня. Приехали. Я ожесточённо подумал: «Уйду! Прямо сейчас уйду, убегу, не хочу, не могу больше!!!»

Это были неясные мне самому, бессвязные и острые до боли мысли. А в следующую секунду кто‑то тихо подошёл к двери моей комнаты с той стороны. Я понял, что это тётя Лина. Понял отчётливо, хотя и не знаю — как.

Уже позже — гораздо позже — я понял, что, войди в тот момент тётя Лина — и всё — вообще всё — пошло бы совсем по–другому. Она бы меня начала жалеть. Обязательно.

И я не простил бы этой жалости.

Но она постояла и отошла.

Я перевёл дыхание. Поднялся и подошёл к двери — запереть её. Но — сам не знаю, зачем — перед этим приоткрыл.

И буквально нос к носу столкнулся с Юркой и его приятелями — они шли по коридору, весёлые и переговаривающиеся между собой.

— А, привет, — вполне дружелюбно сказал длинноволосый Ромка. Как хорошему знакомому казал… и я ощутил толчок искренней благодарности. А эта самая Нина… Короче, он смерила меня таким взглядом, что мне чудовищно захотелось дёрнуть её за косу. Посильнее.

Хотите — смейтесь, хотите — нет.

Я сделал ещё одну глупость — отшатнувшись обратно, захлопнул дверь. И ещё долго слышал в коридорах её смех — тот смех, каким смеются девчонки, когда хотят, чтобы парень непременно их услышал и понял, какой он лох и насколько они выше его.

Мне приснился Есенин. Как на портрете в книжке.

Мы вместе плыли по неширокой лесной реке. Стоя на корме лодки, он неспешно и умело грёб длинным веслом и что‑то мне говорил. А я полулежал на носу, отводил с нашего пути гибкие ветви ив и время от времени соглашался с его словами. Они были мудрыми и простыми, как небо над нами, как вода вокруг лодки, и я знал, что буду помнить их, когда проснусь…

Я помнил, честное слово — помнил наш разговор. Помнил первые несколько секунд после того, как проснулся неприятным толчком и лежал в темноте, не осознавая себя. Потом всё вернулась — рывком — и я понял, что меня разбудило.

Через приоткрытую дверь мне послышались в комнате Юрки какие‑то звуки. Неопределённые, словно кто‑то что‑то бормотал или… или не поймёшь что.

Наверное, всё ещё раз изменилось именно в тот момент. Я иногда думаю сейчас, как всё сложилось бы дальше, не сунь я голову тогда в дверь.

Никогда в моей жизни ещё не менялось столько всего за такие короткие сроки. Другое дело, что я тогда ещё не подозревал обо всех этих переменах…

…Света в комнате не было, но я неплохо вижу в темноте, да и луна лупила в единственное окно — на полу чётко застыла вытянутая тень переплёта. И в этом лунном свете я увидел, что мой кузен лежит боком на кровати, стянувшись в комок так, что я не сразу понял, где у него руки, где ноги, где голова. Так сворачиваются южноамериканские броненосцы. Он трясся — солидная кровать ходила ходуном — и что‑то бормотал.

Я не испугался, хотя зрелище было диковатым. Честно говоря, мне в первую секунду показалось (точнее — я был уверен), что Юрка вколол себе «чудо–коктейль». Кто носит такие вещи в полевой аптечке — нередко не может удержаться применять их не по назначению, а для кайфа. Помню, я огорчённо подумал, шагнув в комнату: «Вот блин, а тётя‑то не знает — подарочек…» Но уже в следующую секунду я понял — не–е, братцы, это не кайф пришёл, а какая‑то фигня. Болезнь.

Во–первых, Юрка был мокрый, как… не знаю, как будто только что вылез из воды. По нему буквально текли ручьи пота, я даже запах ощущал. Трусы облепили тело, аккуратная новая повязка на плече (та девчонка сделала?) промокла насквозь. Юрка прятал ладони между колен и безостановочно, страшновато нёс шёпотом какую‑то чушь: