Алла Марковская - Волны. Сэнп

И даже Фэррас не посмел говорить, он осознал значение слова страх. Осознал, что умирать не просто. Осознал, что оборотень даже не думал его убивать, предпочел оставить месть тому, кому есть за что мстить.

Гэл наблюдал за тем, как Кэрфи будто слепыми глазами рассматривает каминный зал, как медленно подходит к мечу Фэрраса, берет его. Фэррас вскочил, судорожно ищет оружие, нелепо взмахивая руками. Кэрфи медленно поворачивается к тоуну-разбойнику, и вдруг прыгает в его сторону, замахиваясь мечом. Фэррас так и застыл, как кукла-марионетка, у которой оборвались все нити, он напоролся на свой меч, на меч в руках халкейца. Последнее, что видел разбойник и убийца, тоун Фэррас — светлые глаза бессмертного, полные ненависти и ярости.

Гэл вздохнул, развернулся к двери и тихо ответил на предсмертный вопрос Фэрраса:

— Вы освобождаете место для пустоты…

Когда Гэл выходил, Кэрфи кричал, захлебываясь и проклиная. Кричал, выплескивая боль, громко, пока не охрип.

Замок как будто вымер. Пустые комнаты, коридоры, двор. Гэл думал о том, насколько тяжело будет этому замку вернуться к нормальному ритму жизни. Как долго тоун Тиррон в безумном забвении будет тосковать за своей племянницей. И смогут ли слуги замка когда-нибудь еще жить здесь в том спокойствии и уверенности, в которой жили раньше. Сколько поколений должно смениться, пока сотрутся все следы сегодняшнего побоища. Когда Гэл вышел из замка, на улице уже наступила глухая темная ночь, одна из первых теплых ночей. Калтокиец перевоплотился в зверя и помчался к сыну. В дом кузнеца влетел тэйлом, разбойники выпрыгнули в окна, Гэл был слишком уставшим, чтобы гнаться за ними.

Под утро маг-ворлок вылез из замкового рва. Его горло пекло огнем, кожа кое-как затянулась, а гортань не восстанавливалась. Даже перевоплотившись в зверя, маг ощущал боль в рваном горле. Он вошел в ворота опустевшего замка, мимо мертвых, поднялся по лестнице, стал на пороге большого зала, понял все сразу. В утренних сумерках хорошо видно. На столе Нэллэи, как белая птица, за столом, положив голову на руки, спал бродяга, друг проклятого аджара. Фэррас лежал на полу, пронзенный собственным мечем. Ворлок тихо развернулся и ушел, здесь его больше ничего не держало, пора возвращаться на корабль. Два десятка детей, как урожай каждого десятилетия, он собрал, их уже отвезли на корабль, вырастет новое поколение в покорности, готовое выполнить все, что он, повелитель прикажет. Жаль, что Белую теперь приманить не удастся, злая она. Хорошо хоть коня сохранил, жаль, тадо потерял на дне рва.

Уже пять дней прошло… И Шилла перестала вздрагивать, вспоминая зверя. Уже и Литто оплакал смерть любимой. Сын Шиллы выходил на улицу и часами сидел на бревне у нагретой «солнцем» стены. Трава, наполненная влагой, зазеленела во дворе и на холмах, и на том холмике, под которым Гэл похоронил Нарко, не потому, что то был Нарко, а потому, что Нарко — сын Тарлака. Деревья зацвели пышно, нарядно, как будто и не было нескончаемого дождя, как будто и не было горя и смерти. Весной, когда жизнь возрождается, поют птицы и воздух полон запахами цветов, всегда хочется жить. И нет места ярости и злости.

Гэл огородил для своего коня небольшую леваду, там Рыжий мог пастись. Огонек побегал, попрыгал, выкачался в пыли, и уж потом начал понемногу выщипывать зелень.

А еще Гэл купил в деревне небольшого упитанного конька, на толстых мохнатых ногах, красивой темно-гнедой масти, с длинной серебристо-серой гривой и пушистым, густым хвостом — звали его Летун. Жеребчик был на удивление спокойным, смотрел на нового хозяина большими темными грустными глазами, угрюмо косился на длинноногого красавца Огонька и тихо грустил о чем-то своем. Гэл ковал Летуна на передние копыта, и даже не пытался предположить, за что толстому и доброму коню дали такое имя.

Айрэ с пустыми дорожными мешками на голове бегал по двору, изображая из себя лошадку. Шилла пыталась поймать ребенка и загрузить мешки самым необходимым, а самым необходимым в пути она считала запасы еды, а уж потом теплые куртки и одеяла.

Пока Литто бегал в конюшню за недостающими гвоздями, Гэл с улыбкой наблюдал за игрой своего неугомонного ребенка.

Сплетни распространялись, как лавина. Но работы весной так много, что крестьянам просто не хватало времени собраться и выставить из своей земли зверолюдя. Да и слишком много всего рассказывали бывшие наемники Фэрраса, слишком большой силой наделяли оборотня, а еще говорили, что кузнец теперь привидение, а еще, что зверь принял облик кузнеца, а кузнец он и есть кузнец, что с него взять. Говорили также, что это вовсе и не тот оборотень, который детей в округе воровал, тот оборотень, который воровал, похож был на Фэрраса, а иные говорили, что то и был Фэррас. А еще говорили, что воспитанник Фэрраса тоже оборотень. А Нэллэи жаль, такая молодая… И Тиррона жаль, говорят, совсем больной, едва ходит, а такой воин был… такой хозяин… А парень-то тот, который женился на тоуне… сгинул. Или жив, но тоже ума лишился… А хорошо, что Фэрраса оборотень убил… Говорили, пугали друг друга и пахали землю. И… бегали к страшному кузнецу ремонтировать плуги, подковывать лошадей. Заказывать новые инструменты. Да и посмотреть любопытно… человек вроде, а говорят, зверем обернуться может, и дивно, и нервы пощекотать… И под страшным секретом рассказывали об этих визитах друзьям и соседям, и рождались новые сказки на этой земле.

Гэл, видя такой ажиотаж и слушая отголоски сплетен, которые ему передавала Шилла, понял — бежать нужно уже завтра на рассвете, ибо такая народная «любовь» добром не кончиться.

«Старый» кузнец Гэл передал кузницу кузнецу «молодому» — недоучке Лито, и собрался в дорогу. Девки и бабы вечером набежали, будто к Шилле. Нанесли пирогов, сушеного мяса, колбасы — говорили гостинцы для старушки, ее раненого сына и молодого вельможи — молодого кузнеца. Может быть, так они благодарили оборотня за то, что тот избавил их землю от разбойника Фэрраса? Была среди девушек и та, которую сын Шиллы любил, она не решалась подойти к нему и заговорить, и он не решался, но смотрел на нее, смотрел…

На рассвете Гэл оседлал Огонька, нагрузил поклажей Летуна, забрал из рук опечаленной Шиллы сонного Айрэ, посадил на свернутый плащ, притороченный к седлу. Этот плащ ему пошила Шилла из шкур небольших пушистых зверьков, которыми ему иногда оплачивали работу.

Шилла обнимала Гэла на прощанье, плакала, желала счастливой дороги, благодарила за что-то. Гэл поцеловал сморщенную щеку доброй старушки, вытер ее слезы и сказал, что все будет хорошо, и еще что-то банальное, простое, что говорят на прощанье. Затем простился с Литто, юноша пожал ему руку: