Алла Марковская - Волны. Сэнп

— Спасибо, спасибо, ты хороший наставник и учитель… — калтокиец даже смутился. Потом кивнул головой сыну Шиллы, тот не успел или не решился что-либо сказать. Гэл взвился в седло, еще раз посмотрел на всех троих, улыбнулся им, и тронул пятками бока Огонька. Рыжий конь заржал, будто тоже прощался, и легкой трусцой побежал по едва заметной дороге средь зеленой травы и первых цветов. Летун взбрыкнул и, гордо задрав голову, высоко поднимая толстенькие ноги, побежал за Огоньком.

Шилла крикнула:

— Береги Айрэ и себя! Возвращайся, — и уже тише, — когда устанешь от дорог.

«Солнце» взошло. Огонек неторопливо шагал по дороге. Среброгривый Летун плелся следом. Айрэ спал, покачиваясь в ритм шага лошади между отцовских рук. Теплый, наполненный запахами цветов ветер развевал гривы лошадей. Все начиналось тихо, спокойно. Гэл и сам едва не уснул, но среди щебета птиц различил топот копыт: «Мало ли кто может скакать здесь галопом…»

Замолкли птицы, топот приближался, кто-то гнал коня. Гэл оглянулся: «Мало ли кто?.. Кэрфи! Больше некому…»

Кэрфи подкидывало в седле, как мешок с зерном, вот-вот упадет, лицо — маска боли, еще бы… так долго коня гнать галопом, снова разбил наверно все… Бедолага так и не научился ездить верхом.

Гэл остановил Огонька, Летун остановился сам, отщипнул несколько травинок и задумчиво сжевал. Огонек учуял незнакомого жеребца, заржал, заплясал на месте. Айрэ проснулся, открыл глаза, звонко и радостно крикнул:

— Дядя Кэрфи!!!

Конь дяди Кэрфи резко остановился, сам дядя Кэрфи больно ударился о луку седла и обессилено лег на массивную шею жеребца. Того, который когда-то принадлежал Фэррасу, жеребца угрюмого, мощного и удивительно спокойного. Грива у жеребца была заплетена косичками, переплетенными разноцветными нитями. Так и Шилла заплела Огонька в дорогу наудачу и в легкий путь. Кэрфи тяжело дышал и постанывал. Гэл осмотрел халкейца, хмыкнул и легко тронул бока Огонька ногами, направляя его идти дальше шагом. Огонек порывался сначала в драку, но не слишком настырно, потому удержать его не составило труда. Кэрфи застонал, но упорно не собирался отставать. Откинулся в седле назад и тронул ногами бока своего уставшего коня. А через полчаса Кэрфи вдруг спросил:

— Можно с тобой?

Гэл засмеялся и кивнул головой.

— Почему ты смеешься, нодиец? — изумился Кэрфи.

— Если я сейчас тебя пошлю подальше? Ты разве уйдешь?

— Все шутишь? — грустно улыбнулся халкеец.

Да — Гэл мог позволить себе шутить. Здесь, сейчас, на этой дороге, среди сине-зеленой молодой листвы, среди трав и цветов, под неумолкающий щебет птиц, можно и посмеяться, просто так — потому что хорошо, тепло и дождь не капает на голову.

— Дядя Кэрфи, поехали с нами искать корабль, — неожиданно предложил Айрэ.

Гэл, все еще смеясь, повторил за сыном:

— Да, действительно, вместе веселее…

— Поехали, — ответил халкеец и сам улыбнулся, впервые с тех пор, как умерла Нэллэи.

Да, халкеец изменился. Исчез бесшабашный героизм и наивная жажда справедливости, появилась задумчивость и осторожность, он понял, что силой ничего не решишь, и иногда ради сохранения жизни сильный должен отступить. Кэрфи осознал хрупкость жизни и познал яростную жажду мести, узнал горечь поражения и победы. Кэрфи повзрослел. Но теперь его разум формировался по какой-то непредсказуемой схеме. Гэл знал только одно — этот новый Кэрфи гораздо опаснее наивного героя.

Стоя перед зеркалом, Милэн провела ладонью по представительскому серому шерстяному плащу без рукавов, давно она его не одевала, даже для нее давно. Длинный плащ почти до пола, вышитый зеленым и красным драгоценным бисером из редких кристаллов, очень тонко, едва заметно, он будто светился, когда свет падал на вышивку. Под плащом полотняный темно-серый костюм простого средневекового покроя. Волосы заплетены в косу. Так принято выглядеть старейшиной. Все просто, все очень просто.

Она впервые выходила в свет как Старейшина Совета Пяти Галактик. Таковы требования Братства. Сегодня на виду у всего Мира она заключает договор с Братством. И Братство Трех Миров войдет в состав Совета на правах полноценного политического партнера. И Гэла сегодня нет рядом. Милэн понимала — это начало конца.

Хорошо, что она плохо получалась на фотографиях, совершенно не фотогенична, невозможно даже узнать на экране. Ее враги об этом не знают. А если и знают, им все равно.

Там, за дверью, в большом зале Палаты Совета впервые толпятся журналисты со всего Мира. Множество камер нацелено на возвышение, на которое Милэн выйдет как на эшафот. Но это ее Совет, ее детище, и им доведется еще побороться и за него и за ее свободу. Им придется побороться за свободу Гэла. Там, в большом Зале Совета, уже ждет Зэрон — правитель Братства. Он тоже явил себя Миру — карты открыты. Но зачем весь этот балаган?

И дальше будет Совет и будет Братство, два формирования в одном объединении, и будут войска Совета и будет армия Братства, и будет война. И называться эта война будет гражданской.

Гнусно.

Смутно.

Кроваво.

Бессмысленно.

Нэйл стоит у окна. Он сложил руки на груди и смотрел светлыми глазами на огни города, бесконечного планетарного города Пайры. Он одет также как Милэн, его белые волосы заплетены в косу, он сегодня выйдет на свет вместо Гэла. Он сказал, что никогда не оставит Милэн, никогда не предаст. Она ему верила. Он ведь тоже ей брат.

Она верила ему.

Рол не прилетел. Хорошо, что он не прилетел. Меньше сплетен…

В комнату вошел Виниал — Старец. Он долгие тысячелетия был старцем, правителем Совета, о котором все знали. А теперь все узнают о том, кто на самом деле управлял галактическим формированием. Зачем? Но изменить ничего нельзя. На кону жизнь одного ребенка и сотни захваченных Братством планет. Да и что теперь можно изменять, слияние даст передышку. Люди поживут без войны в своих домах хоть поколение, хоть два.

— Пора, — тихо сказал Старец.

Милэн вздохнула, посмотрела в глаза своему отражению:

— Пора…

Она вышла. Вспышки фото и стереокамер ослепили, вокруг — множество объективов, нацеленных на нее, от очень маленьких, встроенных в кольца, до крупных наплечных камер, снимающих стереопанорамы. Журналисты толпились у возвышения, как торговцы живым товаром у помоста. Нэйл сжал руку сестры своей холодной ладонью. Они фотографируют юное лицо старейшины, они снимают руки старейшин. Они напишут то, что видят, они придумают свое объяснение тому, что видят, они раздуют множество историй о Старейшинах. Они будут копаться в жизнях тех, о ком раньше знали лишь то, что они правят Советом наравне со Старцем. И Милэн сейчас не на войне, и должна терпеть. Всем рты не закроешь. Она позволила себе не улыбаться.