Эллен Датлоу - Секс с чужаками

Может быть, это сказала я?

А может быть, никто из нас ничего не говорил и никакой лжи вовсе не было сказано.

Каждый писатель знает, что литература рассказывает нам дивную истину при помощи ЛЖИ, но каждый писатель также знает, что речь можно использовать и для более мрачных разновидностей вранья. Рассказ «Когда отцы уходят» посвящен лжи, которую мы говорим себе и лжи, которую мы говорим другим.

Он также описывает Женщину, как жертву Лжи, возведенной мужчинами в нашей культуре на связанных с ними культурных мифах. В этом смысле рассказ может быть назван «феминистским».

В другом же смысле каждый из нас является Женщиной, каждый из нас — жертва Лжи, и рассказ вовсе не «феминистский».

Брюс Мак-Аллистер

Ричард Кристиан Мэтьюсон пишет рассказы, сценарии, пьесы для телевидения и романы. Он, кроме того, ставит на телевидении получасовые комедийные и часовые драматические сериалы, а также полнометражные фильмы. Его первый роман «Сотворенное» опубликован в 1990 году издательством «Даблдэй».

Сборник его рассказав «Шрамы и прочие особые приметы» вышел в издательствах «СКРИМ/ПРЕСС» и «Тор» в 1988–ом. Он написал пять оригинальных сценариев, по которым были поставлены фильмы; два из них — его отцом, Ричардом Мэтьюсоном. Вместе отец и сын Мэтьюсоны основали свою собственную кинокомпанию. По всей видимости, Мэтьюсон-младший никогда не спит. «Пробуждение» первоначально было включено мной в группу рассказов об ужасах, которым предстояло напечататься в «ОМНИ», но в последнюю минуту наш редактор-распорядитель (мужчина) отверг его из-за сексуального содержания. Разумеется, я тут же ухватилась за этот рассказ для своей антологии. Это — вполне современная интерпретация темы демона-любовника, стариннейшего предмета литературы.

Она смотрела во все глаза.

Старалась убедиться. Старалась скрыть свой интерес.

Было в нем что-то идеальное, что-то опасное; красота такого типа, что ее самообладание трещало по швам. Влекущая красота. Лет ему было около тридцати. Стоял в одиночестве у стойки бара. Десятью этажами ниже спал город, черный и плоский. Горели уличные фонари, озирающие бар отеля оранжевыми глазами, да изредка проезжал в своих бесцельных блужданиях сонный полицейский автомобиль.

Она продолжала смотреть, полируя платочком длинные ногти.

Она начинала убеждаться. ЭТО У НЕГО В ГЛАЗАХ.

ТО САМОЕ.

Может быть, даже в большей степени, чем у предыдущих.

Она заказала еще один «камикадзе» и прошла мимо него к телефону-автомату. Он смотрел в окно, жуя спичку, и она обратила внимание, как он водит указательным пальцем по ободку пивной кружки — точно по женскому телу.

ТОТ САМЫЙ ВЗГЛЯД.

Она находила его повсюду.

Когда съемки фильма заканчивались и уже не надо было просматривать с очередным режиссером сценарии завтрашних эпизодов, она подъезжала в кинофургоне к отелю, где поселялась съемочная группа, брала со стойки портье почту и сообщения и шла к себе в номер. Всякий раз вымотанная, всякий раз ненавидящая свою работу помощника режиссера. Работу того, кто определяет ракурсы. Управляет съемочной площадкой.

Кто за все отвечает.

Потом она раздевалась; принимала душ. Прикрывала усталые глаза, позволяя воде пробегать по телу острыми ноготками. Старалась раствориться в ощущениях. Почувствовать хоть что-нибудь. Но этого никогда не получалось.

Она просто не могла.

Чувственный мир, в который погружались ее подруги, оставаясь нагими наедине с собой, касаясь своих тел, наслаждаясь реакцией своей кожи — ее этот мир больше не интересовал. Ее тело требовало более сильного возбудителя. Требовало того, кто обнял бы ее именно так, как нужно, коснулся бы ее единственно верным прикосновением. Заставил бы ее откликнуться, перешагнуть предел. Заглянул бы в ее глаза, когда наступит миг.

Заглянул бы тем самым взглядом.

Она стояла у телефона и звонила домой. Муж спал, а когда взял трубку, сказал, что любит ее. Она ответила тем же, но все время смотрела на этого человека. Он водил губами по спичке, всасывая ее в рот и выталкивая обратно. Женщина смотрела, как зачарованная, не в силах удержаться.

Муж предложил разбудить детей, чтобы они могли пожелать ей спокойной ночи.

— Они скучают по своей мамочке, — произнес муж сладким голосом, который она ненавидела.

То, что он говорил потом, она прослушала, и муж повторил, спросив, все ли с ней в порядке; она отвечала усталым, рассеянным голосом. Она чуть-чуть посмеялась, успокаивая мужа, чтобы он отстал. Муж повторил, что любит ее и что хотел бы быть сейчас с ней. Чтобы заняться любовью. Она промолчала, глядя на человека в другом конце бара, перехватывая его взгляд, когда он пытался привлечь внимание официантки.

— Ты меня слышишь? — переспросил ее муж.

Человек смотрел на нее. Муж спросил, хочется ли ей заняться с ним любовью, когда она вернется в город. Она продолжала смотреть на человека. Муж повторил вопрос.

— Да, дорогой. Конечно…

Но это была ложь. И всегда было ложью. Муж для нее ничего не значил. Она хотела чего-то такого, что заставило бы ее забыть, кто она такая и что собой представляет ее жизнь. Чего-то настоящего.

И чего-то немыслимого.

Муж отправился за детьми, хотя она говорила ему, что не надо. Муж не послушался, и когда она отняла холодные кончики пальцев от век и подняла голову, склоненную в тайном раздражении, тот человек стоял рядом с ней и покупал сигареты у автомата.

— Поздоровайтесь с мамочкой, детки.

Дети говорили в трубку сонными голосами, а человек стоял рядом с ней и прикуривал, глядя в никуда пустыми глазами. Она сказала детям, чтобы шли спать и что она их любит. Но смотрела она на то, как взгляд человека блуждает по ее лицу, медленно переходит на шею, затем на грудь. Ниже. Взгляд метнулся обратно к ее лицу и она позволила этому взгляду все.

Они пошли к мужчине в номер.

Ничего не было сказано. Они занимались любовью всю ночь и она впивалась пальцами в постель по обе стороны своего вспотевшего тела, комкала хлопчатобумажные простыни, кричала. Он касался ее рукой в одном-единственном месте, так слабо, что это казалось не более, чем мыслью, пожеланием. Ее тело напрягалось, выгибаясь дугой; подушка под ее головой насквозь вымокла.

Он привязывал ее к стойкам кровати шелковыми шарфами и мягко дул в рот, чувствующий вкус соли. Он нежно целовал ее веки; он водил языком вокруг ее ушей и нашептывал требования насильника, от которых она кончала. Он массировал ее, пока по коже не начинали бегать иголочки, а пальцы ее не впивались в шарфы, притянувшие руки к кроватным стойкам. Пока у нее не вырывались стоны от такого наслаждения, что ей казалось, будто она перешла в тело кого-то другого.