Эллен Датлоу - Секс с чужаками

Вчера, спускаясь по ступенькам из кедрового дерева с вертолетной площадки, я слышала голоса. Один голос был громким, почти бешеным, и мне он был вроде бы знаком.

Другой голос был мягче, но без успокаивающих нот.

— Могу вас уверить, — говорил этот более мягкий голос, — что мы не слишком благожелательно смотрим на выдачу им виз, не говоря уже об иммиграции.

— А я могу вас уверить, — теперь я узнала, это был голос Джори, — что если какое-либо правительство попытается блокировать договор, то вашу шатию ожидает больше неприятностей, нежели вам приходилось встретить за все ваше мелкое функционерское существование. Я смирился с вами и с вашими оголтелыми карантинными правилами; теперь смиритесь со мной и вы. А если не пожелаете, обещаю, что потрачу все свои средства на организацию самого громкого, самого открытого судилища, какое знала эта страна. Дипломатические последствия будут чрезвычайными. Официозные предрассудки всегда имеют последствия.

Мягкий голос что-то ответил и Джори завопил:

— Все это ксенофобская чушь, и вы это прекрасно знаете! Каким, черт возьми, образом может быть опасен организм, который раз в неделю должен пополнять в себе запасы веществ с помощью специальной аппаратуры, который каждый год на два месяца впадает в спячку и не способен передвигаться быстрее спокойно идущего человека? Подобное существо куда менее опасно, нежели большинство федеральных бюрократов, господин Крейтон-Марк.

Последовало молчание. Я спустилась в свою комнату. Бешенство уже улетучилось из взгляда Джори и неожиданно в нем замерцала улыбка. Но на самом деле бешенство никуда не исчезло: теперь оно перешло в подергивание мышцы у него на скуле.

— Это моя супруга, господин Крейтон-Марк, — произнес он.

— Доротея, это международное управление — или, по крайней мере, его представитель. Могу я предположить, что ее чувства тоже играют роль? — добавил Джори, обращаясь к чиновнику.

Тот, не обратив на меня внимания, спросил:

— Ей известно, о чем идет речь?

— Конечно, — в глазах у Джори снова заблестел гнев, шрам налился синюшным багрянцем. — Но к чему спрашивать меня? Она всего лишь в метре от вас и, я уверен, ответит на предложенный ей вопрос. Может быть, она вас даже поблагодарит за любезность.

Этот человек пропустил сарказм мимо ушей. Он наконец-то смотрел на меня и выжидал чего-то.

Я беспомощно поглядела на Джори и увидела, что глаза его полыхают страстью, какой я в них не видала прежде. Если это любовь, то любовь к чему? Если ненависть — к кому?

Я кивнула и к своему удивлению произнесла:

— Конечно, — а потом повторила, — да, конечно.

Неистовство вновь исчезло из глаз Джори только для того, чтобы смениться отстраненностью, слишком хорошо мне знакомой. Он сказал:

— Мы бездетны, господин Крейтон-Марк. Я отсутствовал пятнадцать лет. Моя супруга ожидала меня в анабиозе. Нашему единственному рожденному до контракта ребенку сейчас двадцать девять лет. Он очень любезный молодой человек, но он нас не знает и ему до нас нет дела. Кто может его в этом винить? Мы ведь его бросили, не так ли? Мы хотели бы попытаться вновь стать семьей.

Лицо у меня горело. Я не могла смотреть на них обоих. Как может Джори использовать меня подобным образом против этого человека? Как может он говорить о чувствах, которых никогда не испытывал!

Посмотрев, наконец, на гостя, я не смогла понять того, что увидела. Он уставился на Джори, на лице его царил хаос — как будто все, сказанное Джори, не имело для чиновника никакого смысла, будто вся эта речь была последним, что он ожидал услышать.

Позже я поняла, что то был вид человека, потрясенного встречей с безумием — видом безумца, речами безумца.

— Понимаю, — пробормотал, наконец, посетитель бессильно-усталым тоном, с потерянным видом.

Столкновение закончилось. Каким-то образом Джори победил. Стороны на прощание обменялись любезностями, и чиновник перед уходом выдал какую-то банальность о долге правительства по отношению к тем, кто принес великие жертвы на алтарь дипломатических и экономических интересов. При этом он подчеркнул слово «великие».

Герметичная комната была закончена две недели назад. Вчера прибыл груз компонентов крови. У меня по-прежнему есть вопросы, только самых главных из них десятки, но тут уж ничего не поделаешь. Я просмотрела все до единой ленты, доступные через межбиблиотечные банки и фирменные каталоги, и не желаю далее рисковать разоблачением нашей тайны, вступая в новые контакты со «специалистами».

Эти оставшиеся вопросы беспокоили бы меня, если бы Джори выглядел мало-мальски озабоченным. Но он спокоен. Должно быть, считает, что мы подготовились как надо.

Сегодня мы спорили о том, кто полетит на космодром. Я настаивала, что мы должны сделать это вместе, но Джори сказал — нет, это было бы нечестно по отношению как ко мне, так и к «мальчику». Я этого не поняла и так и сказала. Джори ответил лишь: «Мне понадобится какое-то время, чтобы подготовить его».

Мне досадно, что меня оттирают. Может быть, я уже ревную? Утром Джори сел в вертолет и отправился на космодром. Я провела день, доделывая последние мелочи в специальной комнате и в морозильниках с заменителями крови и запасом фармацевтических средств, которые должны позволить нам справиться с любой земной болезнью, способной поразить бедное существо. (Я закончила самостоятельные занятия. Я набралась достаточно храбрости позвонить еще двум экзобиологам — обоим из Сан-Диего — чтобы получить все необходимые нам сведения по хемопрофилактике. И уверена, что мне удалось это сделать, не заронив в них никаких подозрений).

Они уже здесь, а я даже не слышала, как они прибыли! Слишком была занята всем, что делается в последнюю минуту.

Сначала я заглядываю в крытый патио, ожидая услышать голос Джори, но не слышу ничего. Я начинаю поворачиваться, направляясь обратно в южный патио, с той мыслью, что Джори, наверное, понес его по кедровой лестнице в нашу спальню.

Я кое-что замечаю и останавливаюсь.

Фигура — она находится в тени, под стропилами патио. Я не могу рассмотреть ее отчетливо, а то, что вижу, совершенно непонятно. Фигура слишком мала, чтобы быть Джори; это определенно не Джори. Однако я знаю, что она слишком велика для того, что он описывал. Фигура стоит прямо, и это тоже совершенно неправильно.

Я медленно иду к ней и наконец останавливаюсь.

Я раскрываю рот.

Я не могу говорить, не могу кричать. Не могу даже завизжать от радости или ужаса.

Это МАЛЬЧИК. Совершенно настоящий, совершенно человеческий мальчик.

Он худ, несколько чрезмерно худ, и у него лицо Джори — как топор. У него такие же, как у Джори, иссиня-черные волосы.

Я вдруг понимаю, что в нем больше от Джори, чем когда-либо было в нашем Вилли.