Иннокентий Сергеев - Мария

- Ты же весь горишь!

Она поставила мне градусник. 38 и 9.

Я лежал под двумя одеялами, а она сидела рядом и с тревогой смотрела на меня. Я выпил аспирин и еще какие-то таблетки, а Мария поставила чайник, чтобы напоить меня чаем с медом.

Я попросил, чтобы она поставила пластинку.

- Какую ты хочешь?

- Би Джиз. "Холидэй".

Она поставила и снова села рядом. А я лежал и слушал музыку, а в окнах была темнота. Надо зашторить, - сказал я ей. А она кивнула, но осталась на месте. И мне показалось, что нас заносит снегом, а может быть, уже занесло, и мы оторваны от всего мира, и мне хотелось согреться, а я никак не мог, и вокруг была только снежная пустыня. Глаза горели. Я видел ее руку на одеяле. Мы слушали музыку. Потом она перевернула пластинку, и мы снова слушали, и она снова смерила мне температуру, и я старался не прижимать руку, но все равно было 39 и 2. Мне было трудно смотреть, я закрыл глаза, и они были такие горячие, что у меня выступили слезы.

Ночью она несколько раз вставала ко мне. Я был весь мокрый.

А утром она вызвала врача.

Провалялся я целых две недели.

Сначала я дочитал Джека Лондона и Грина. Потом занялся исследованием библиотеки. Я вставал на стул и, изогнувшись, читал, что написано на корешках. Нашел "Сестру Кэрри". Прочитал. Испытал шок, и весь следующий день ничего не читал, только слушал пластинку. Раз десять прослушал, точно. Потом я прочитал Ретифа де ла Бретона, "Шампавера" Бореля, "Фламандские легенды", Эдгара По, новеллы Лопе де Вега, начал было перечитывать "Дон Кихота", и только тогда добрался до Байрона.

Раньше я к стихам (чужим) относился довольно равнодушно. Разве что, стишок про Бармоглота из "Алисы"... Но Байрон! Я запоминал по десятку стихов за день, то есть, я не старался их учить, они сами заучивались. Я старался растянуть книгу, читал понемножку, а когда Мария приходила вечером, я читал ей, а она слушала. Она сама когда-то здорово читала. И я хотел читать больше, но она говорила, что мне не следует слишком утомлять горло, что я еще не совсем поправился. Потом я стал писать сам, безбожно подражая своему кумиру.

За Байроном последовали Роберт Бернс и английские романтики, и баллады о Робин Гуде, сонеты Шекспира, Гете, Корнель. Еврипид. Это уже после Гофмана. Но до Бодлера, Верлена и Кафки было еще так далеко!

Это было в начале апреля. Мария сказала: "Даже не знаю, что мне делать".

- Понимаешь, - стала она объяснять. - Наш класс решил собраться вместе. Так удачно получилось, что почти все сейчас здесь.

Обычно собраться вообще невозможно.

И потом, все-таки пятнадцать лет, как мы разъехались.

- И Лида там будет?

- Ну конечно.

Я обмакнул пирожное в сгущенку и сказал: "Ну и что ты не знаешь?"

- Не хочется мне тебя оставлять. И не знаю, как отказаться.

- Зачем отказываться, - удивился я. - Какой разговор, и вообще... Иди, конечно. Она еще раздумывает!

Я вижу, что ей хочется пойти.

- Я постараюсь вырваться пораньше. Побудешь без меня один вечер?

- Да не заботься ты об этом!

Я нарочно не торопился с уроками, но как назло задали какую-то ерунду, которой хватило чуть больше чем на час. Тогда я решил послоняться по улице. Послонялся. Решил дойти до книжного. Дошел. Шаром покати. Зашел по дороге в кулинарию и съел "школьное" пирожное. Вернулся в квартиру. Позвонил приятелю и проболтал с ним часа полтора. Нас два раза хотели разъединить. Потом я принялся перебирать пластинки. Обнаружил, что ни разу не ставил Армстронга. Поставил и пошел готовить ужин - котлеты с картошкой. Увлекшись музыкой, забыл про картошку, и вода убежала, залила плиту и потушила огонь, а котлеты пригорели. И почему я все обязательно должен делать одновременно! Пришлось мыть плиту и отскребать сковородку. Когда я вернулся на кухню, как-то резко стало темнеть, а в форточку врывался ветер, потому что я не закрыл окно в комнате.

Я сидел и смотрел, как на улице сгущаются сумерки, как теряются очертания дальних деревьев и лиц людей, как прохожих становится все меньше, и в домах зажигаются окна, и мне пришло в голову написать стихотворение. Я тут же притащил листок бумаги и, пока ужинал, набросал три четверостишья. Решил, что как-нибудь потом доработаю.

По телеку шла какая-то мура про механизаторов.

Я убрал звук и врубил музыку, а сам улегся читать Честертона. В пол-одиннадцатого я его прикончил. По телеку шел какой-то фильм. Посмотрел конец. Ничего не понял, но по-моему, дребедень.

Стал думать о Марии. Захотелось еще раз послушать Армстронга. Послушал.

В городе было уже совсем темно, и во дворе тишина. А я все думал о Марии. Достал пакеты с ее фотографиями, стал их разглядывать. Посмотрел на часы. Полпервого.

Спать не хотелось. Я ждал Марию.

Вспомнил про телек. Он уже давно был серый и шипел. Вырубил его. От тишины было жутковато. Я поставил музыку, но она меня испугала. Выключил.

Час ночи. В голову лезла всякая дрянь.

Нужно чем-нибудь заняться.

Попил чай. Пятнадцать минут второго. Выпил кофе. Двадцать пять минут второго. Достал открытки с Тулуз Лотреком. Тридцать семь минут второго.

Шаги на лестнице. Это она!

Она повернула ключ и вошла. Я бросился встречать ее.

- Не спишь еще?

- Зачитался.

Мы поцеловались. От нее немножко пахло вином, но совсем не сильно.

- Заждался меня. Ой, да я сама сниму.

Никак не могла вырваться.

Ой, как спать хочется! Не расстилая постели, она вытягивается на кушетке.

УЕХАТЬ БЫ КУДА-НИБУДЬ ДАЛЕКО-ДАЛЕКО!

Она лежит, прикрыв глаза рукой, и я сижу рядом с ней на полу. От нее пахнет духами. "Было бы здорово", - думаю я. - "А куда?"

Не знаю. Куда-нибудь.

В Англию?

Дальше!

В Испанию? Во Францию? В Швецию?

Дальше, дальше, дальше!

В Австралию? В Новую Зеландию?

Как бы мы хорошо жили вдвоем! У нас был бы свой дом, чтобы не было соседей, и свой сад с цветами, и еще...

- Нужно будет сложить камин.

Обязательно, камин! А у дверей будут лежать грифоны, и будет беседка, мы будем сидеть и читать, а вокруг будет сирень и цветы. Будет большая лестница с черным ковром на второй этаж. Там будет зал, где мы будем танцевать. У нас будет вся-вся музыка, а в спальне стены будут покрыты шелком и расшитыми тканями, как будто это шатер. И будет зеркало и столик, где у тебя будет лежать косметика, вся-вся, я знаю, как мы его сделаем. Еще у нас будет дворик, как в Помпеях, с бассейном, и будут лотосы. И зимы не будет. Я буду писать стихи, еще для журналов что-нибудь. Или мы сделаем свой журнал моделей. Выучим французский и вообще все языки. Испанский. Или еще можно сделать группу как Пол с Линдой. Мы не будем выступать, только диски записывать. Я же все могу. Хочешь, я на скрипке доучусь?

Я никогда раньше не задумывался о своем будущем, вообще о будущем мало думал, и теперь оно представилось мне сказочным. Сколько возможностей!