Иннокентий Сергеев - Мария

(В комнате светло. Бледные розы на потолке. Красный торшер. Телевизор, который обычно работал без звука. Просто создавал обстановку.)

Ну конечно, я так и не придумал, что подарить ей. И в последний день бросился метаться по магазинам. Протискивался к прилавкам, терялся, а вокруг шумело, люди толкались, высматривали что-то. Кассирши с суровыми лицами. Гам. Автобусы фыркали, снег переливался как полярное сияние. И все торопились. Никто ничего не придумал заранее. Несли елки, задевали ими всех вокруг, пытались втиснуться с ними в автобусы, в машины или привязывали сверху, а изо рта валил пар. Морозно. От сверкания фольги шалели глаза. Я пытался приткнуться то к одной очереди, то к другой и все не знал, что же теперь делать. Наконец встал и решил стоять до конца, будь что будет. Нервное оживление, давка, болтовня. Я так устал, что перестал смотреть на часы. Пальцы не гнулись. Я чуть не плакал. Почему было не купить конфет? Стоять не хотел?

Кончилось тем, что я приехал на такси с бутылкой шампанского.

Подарил. Мария обрадовалась. Как удачно! А я с ног сбилась.

Я объяснил: "Это подарок".

Я ужасно гордился, что так здорово придумал.

Мария подарила мне Гофмана. И я погиб. Я перечитывал его бесконечно. После каждой новой книги.

Пришла Лида, и мы пировали вместе. Я заявил, что буду пить шампанское. Как-никак, это я его купил. Мария посомневалась для виду, - двенадцать лет все-таки, - но налила. А потом я отправился спать. Они остались вдвоем, и когда дверь приоткрывалась, я вдыхал табачный запах и запах елки и прислушивался к музыке и разговору.

Лида и в этот раз осталась на ночь, и мы завтракали втроем, доедая остатки торта и бутерброды, а на улице было еще совсем темно.

Через год Лида пришла уже не одна. С мужем. Правда, тогда он был еще женихом. Он с невозможно серьезным видом прилеплял шарики к потолку, потерев их предварительно об голову. Выглядело уморительно. Он спросил меня, кем я хочу стать.

Я сказал: "Пока не знаю. Чему понравится учиться".

Он промямлил: "Образование, это конечно..."

Кажется, я подумал: "Неужели у них с Лидой это серьезно?"

Вобщем-то он мне нравился. Фуфельный, конечно, тип, но зато не зануда. И не нытик. Может быть, что-нибудь и будет из него.

Лида хотела, чтобы я был на свадьбе. Мария спросила, пойду ли я.

- Скажи ей, что я хочу, но ты меня не взяла, потому что я еще маленький.

Она сказала: "Ладно".

Они принесли в подарок пластинку с джазом. Дрезденский фестиваль. Бегемот в котелке на конверте. Мы ее сразу же прослушали. Помню, как они болтали под "New Orlean's" и мешали мне слушать. Жених не курил. Он и теперь не курит. И все так же пытается шутить. Все так же.

Между прочим, я раскопал две катушки с "Роллинг Стоунз". Раньше я их не слышал. "As Tears Go By", "Angel". Я заболел. Мария удивлялась, как она могла про них забыть.

Она никогда не задавала этого дурацкого вопроса: "Что тебе подарить?"

Взрослые не могут понять, что этим вопросом они лишают подарок самой главной его прелести - неожиданности. Они боятся ошибиться и подарить что-нибудь не то, вот и стараются выяснить, чего бы тебе хотелось самому, а то еще идут дальше и просто дарят деньги. Купи себе сам что-нибудь. Но Мария всегда знала, что подарить мне, знала даже лучше, чем я сам. Она-то уж точно не стала бы дарить мне какую-нибудь муру или превращать выбор подарка в пытку.

И если это был фотоаппарат или магнитофон, Библия или японские гравюры, Гофман или Ремарк, то это был подарок на всю жизнь.

На четырнадцать лет она подарила мне гитару. Я тогда не знал толком, как ее брать-то надо, но она показала мне. Время от времени я бренчал на ней, но никогда не ставил целью научиться играть как следует. Просто со временем запоминал новые аккорды и учился брать некоторые пассажи. После того как я четыре года промучился со скрипкой, у меня появилось отвращение к регулярным занятиям.

Гитару эту я взял с собой в общежитие, и она почти всегда была со мной.

И вот я сидел на скамейке в саду и пытался сыграть один пассаж из Хендрикса, но у меня никак не получалось, а Мария вышла с веранды и спустилась по крыльцу. Она подошла ко мне со стаканом в руке.

- Я сделала тебе фруктовый коктейль.

Она села рядом и некоторое время наблюдала за мной. Наконец, мне надоело, я отложил гитару в сторону и стал пить коктейль.

- Пальцы как деревянные, нисколько не слушаются.

Дрожат. Это от допингов, наверное. Мария кивнула. Да, наверное.

- Вообще-то, я и раньше все время ошибался, - признался я.

А она вдруг сказала: "Я знала, что тебе не нужно было поступать туда".

- Что толку во всех наших знаниях, если вечно оказывается, что уже слишком поздно, чтобы ими воспользоваться!

- Да, наверное, - согласилась она.

- Я еще не встречал человека, который бы так умел делать коктейли.

Она расцвела.

- Нравится?

Я пойду, принесу еще. Она поднялась и пошла. Я смотрел на нее как когда-то, любуясь ее походкой.

Однажды в мае была гроза, и я открыл окно, чтобы впустить ее, и пахло свежестью, как пахнет только в мае, и только когда гроза, все шумело, а потом стихло, и было прохладно. И Мария пришла вся мокрая и сказала: "Под самый ливень попала!"

А я сидел у окна, и она села рядом, и мы смотрели, и был запах сирени и ушедшей грозы и листьев, и был ее запах, и была она.

Я подумал: "Это разорвет меня".

Этот запах, ее запах! Есть ли в мире что-то божественнее, восхитительнее, что-нибудь, что могло бы так волновать!

Когда она склонялась надо мной, а я еще только-только оторвался от сна, и на нее падал свет из коридора, она улыбалась и говорила: "Пора. Просыпайся". И этот запах, Ее Запах. Разложить его на части, - это запах крема, это пудры, это духов, это запах ее волос, ее платья, помады? Это было одно единое, волшебное, чарующее. Это была она.

И когда она входила ко мне в комнату, в ней была только она. Все остальное было только вокруг, и я слышал этот запах, ее запах, и мне ничего больше не нужно было, потому что она была во всем, и все было в ней.

Иногда он был сильнее и соединялся с другим запахом, запахом праздника. Запах салата "Оливье", когда мы праздновали что-нибудь, День Рождения или Новый Год, или Рождество. А с улицы доносился шум автобусов, треньканье трамваев, и деревья были, и ветер, или его не было, и было солнце, и я был в Хрустальной Стране, а может быть, в Лондоне, но был праздник, и Мария раскладывала салфетки. И доставала вино.

Я видел, как свершается чудо. Я ждал его.

И была тайна и ожидание, и волнение, и тепло, и счастье. Что такое счастье?

Удивительно, от моей одежды разит только табаком, а ведь она дымила не меньше, чем я сейчас.

Вечер. 30 мая 1982 года. Я подарил Марии цветы. Я принес их ей с той самой клумбы, у которой мы сидели на гранитном бордюре, когда вечерний ветерок принес долгожданную прохладу, и был закат, и я был рядом с ней, и мы сидели так, пока не зажгли фонари.