Геннадий Прашкевич - Шпион в Юрском периоде

Черт побери, снова я касался парадокса.

— Мне надоело сидеть в этой дыре, Юлай. Сколько еще? Месяц? Год?

— Сколько понадобится, — отрезал Юлай. — Хоть сто лет. Правда, ты столько не выдержишь.

— А ты?

— Я тоже.

Он сказал это просто, без иронии.

— Этот список, который ты забрал у меня. Да, да, тот самый, в котором упоминаются Беллингер и я. Он как‑нибудь изменился?

— Пока нет.

— Пока?

— Как видишь, я с тобой откровенен.

— Но почему?

— Да потому, что ты выведен из игры.

— Ты так считаешь?

— А ты нет?

Он явно дразнил меня. Он явно знал что‑то такое, что позволяло ему не считаться со мной.

3

Несколько дней мы встречались только за столом, потому что Юлай почти не вылезал из бункера связи, охраняемого Ровером.

А меня мучили сны.

В этих ужасных снах я снова и снова бежал вверх по холму — к недостижимой, как я уже понял, синеве неба. А просыпаясь, в поту и в слезах, выглядывал в ночь, ожидая, пока утихнет бешено бьющееся сердце. Бесшумно появлялся Ровер, смотрел в мою сторону. Я не мог понять, откуда в нем столько ненависти. В ночи рокотал двигатель невидимой моторной лодки. Метался свет фонаря. Наверное, я был плотно связан со всеми этими таинственными ночными событиями, но как?

4

Прошло полтора месяца.

Мне перестал сниться холм.

Теперь я просто проваливался в небытие, мне ничего не снилось.

Может, я просто привык к обстановке, не знаю. Стоило коснуться подушки, как я засыпал. И вообще меня теперь трогали только самые простые вещи — дым костра, разложенного на берегу, неумолчный накат океана, звезды в ночи. Внешне все оставалось как будто прежним — и беседы за столом, и многочасовые бдения Юлая в бункере связи, и неистребимая ледяная ненависть Ровера, но в осеннем неподвижном воздухе, в холодном дыхании скал вызревало нечто новое — тревожное, будоражащее душу.

5

“Господи! Господи! Господи! Господи!”

6

— Эл!

Я проснулся.

Юлай стоял на пороге.

Перемигивающиеся лампочки работающей аппаратуры бросали тусклый свет на его плоское лицо.

— Эл!

Я проснулся, но не откликнулся.

Циклоп по–бычьи напрягся, медленно наклонил мощную голову и прислушался. Видимо, он хотел убедиться, что я действительно сплю. Не включая свет, оделся. Негромко хлопнула дверь.

Со своего темного подоконника я сразу увидел внизу огни.

Тянуло отбивным ветром, по небу несло рваные тучи. Самое лучшее время для серьезных дел. В приглушенном рокоте лодочного мотора теплилась ласка. Я вдруг почувствовал — что‑то случится сегодня. Что‑то важное. Свистнул внизу Юлай и вместе с Ровером двинулся к бункеру связи.

Одевшись, я спустился на берег.

Ровер ушел с хозяином, я его не опасался.

Сам берег показался мне темным и пустым. Но на самом деле это оказалось не так. У самой воды, негромко выругавшись, показался незнакомый мне человек. Вздрогнув от неожиданности, я затаился за выступом скалы и пропустил, незнакомца так близко, что услышал затрудненное дыхание. Он был в клеенчатой зюйдвестке и явно знал, куда ведет каменистая тропа. Низкий капюшон закрывал лицо, но мне было плевать. Я лихорадочно высматривал: где лодка?

Потом я ее увидел.

Металлическая сеть влажно поблескивала в неясном лунном свете. Лодка стояла, приткнувшись к берегу. Я сразу увидел черный проем в сетке, будто его вырезали ножом. Если вывести лодку — ее мотор работал на холостом ходу, — погоня объявится не скоро. Ни Юлаю, ни неизвестному не на чем меня преследовать. Я по привычке прижал локоть к боку — “магнум” придал бы мне уверенности.

Минута? Полчаса? Есть у меня хоть какой‑то запас?

Я решился.

Я прыгнул в лодку.

Цепляясь пальцами за скользящую плотную сетку, вывел лодку в проем.

7

Мир был соткан из смутной игры теней.

Он был соткан из негромкого плеска, запаха водорослей и йода.

Мир раскачивался, показывая мне клыки подводных, вдруг обнажающихся камней. Лодку раскачивала волна, вдруг обдавала меня брызгами. Я насквозь промок, но не торопился включать мотор, хотя тучи теперь шли так плотно, что заметить меня с берега было невозможно. Очередной черный камень, до блеска отполированный водой, угрожающе поднялся за бортом. Я оттолкнулся от него веслом. Найду ли я проход в рифах? Во тьме, затопившей невидимые прибрежные скалы, не маячил ни один огонек. Я не слышал голосов, выстрелов. Скорее всего Юлай и его гость еще не обнаружили пропажу.

А может, и не надо ничего обнаруживать?

Может, они следили за мной, видели каждое мое движение?

Все произошло слишком просто. Слишком просто, черт побери, вдруг дошло до меня. Если они спровоцировали меня, сейчас появится вертолет. Меня поймают в луч прожектора и расстреляют прямо в океане.

Включив мотор, я сразу ощутил его ровную надежность.

Без всякой злобы я подумал: Юлай упустил меня.

И все же что‑то саднило.

“Мы лечим…”

Юлай знал о вошедшей в бухту лодке. Он окликнул меня в комнате и, наверное, заметил, что я не сплю. Тем не менее ушел в бункер связи и увел с собой пса. А гость, оставив лодку, поднялся наверх, не удосужившись перекрыть выход в океан. Не слишком ли много счастливых совпадений?

Опять потянуло ветром. В разрывах туч поблескивали тоскливые звезды, то появлялась, то исчезала луна — зеленая, ледяная. Я для этой луны ничего не значил, ей было абсолютно все равно, куда я плыву, однако своим неверным светом она спасала меня. Валы накатывались громоздкие, вялые. Поднимаясь, они таинственно и нежно вспыхивали, ветер сдирал с них пену, и я то взлетал в смуту лунного преломленного света, то проваливался на темное дно влажных колеблющихся провалов.

Часа через два слева по ходу вспыхнули многочисленные огни.

Городок? Наверное, тот, в который я наезжал на машине Пана? Скучный, как смерть, пыльный, как пустыня?

На кормовой банке я вдруг наткнулся на сверток.

Что‑то плоское в парусине. Если бы циклоп подстроил этот побег, вряд ли бы он стал что‑то оставлять в лодке.

Светало.

Сквозь легкие хлопья нежного тумана выступило суровое каменистое побережье.

Из воды торчали обломанные мачты, тяжело громоздились остовы полузатопленных судов. Что‑то вроде кладбища старых кораблей, морская свалка. Лучшего места не придумаешь. Я так обрадовался этой свалке, что забыл об осторожности. Лодку бросило бортом на ржавую дугу накренившегося танкера, выпотрошенного, судя по звуку, до самых трюмов. Я упал и разбил о шпангоут губы.

Ладно. Свобода всегда пахнет кровью.

Еще свобода пахла гнилью и водорослями, ржавчиной и мазутом.

А еще она всхлипывала, вздыхала, чавкала и стонала под ободранными бортами давно отживших свое кораблей.