Геннадий Прашкевич - Шпион в Юрском периоде

Не знаю.

Проснувшись, я садился на подоконник.

Внизу шумел невидимый океан, в темном небе проплывал пульсирующий огонек — жизнь другого, не моего мира; помаргивали цветные лампочки аппаратуры, придавая грубым стеллажам праздничный вид. Все вокруг казалось основательным, прочным, созданным надолго, но — чужим.

Совершенно чужим.

5

На исходе второй недели я выяснил нечто важное: у циклопа бывают гости!

Проснувшись за полночь, я дотянулся до брошенного на стеллаж полотенца, потом привычно пересел на деревянный прохладный подоконник. Внизу, в ночном тумане, смутно блеснул огонек. Я машинально взглянул на часы. Что может делать Юлай на берегу за полночь? Потом, не теряя из виду мечущегося в тумане огонька, я оделся.

Огонек ни на секунду не оставался в покое, он двигался, описывал странные дуги; потом снизу отчетливо донесся негромкий рокот великолепно отлаженного лодочного мотора.

Комната циклопа, когда я в нее заглянул, показалась мне пустой, темной и незнакомой. “Юлай!” — позвал я, зная, что он не откликнется.

Он и не откликнулся.

Я взял фонарь, открыл наружную дверь и окликнул:

— Ровер!

Пес тоже не откликнулся.

Огонек то гас в тумане, то разделялся на два. На берегу явно что‑то происходило.

Единственным человеком, всерьез верящим в существование таинственных алхимиков, конечно, был доктор Хэссоп. Он давно перевалил черту семидесятилетия и большую часть прожитой жизни отдал попыткам выйти на прямую связь с непонятным мне тайным союзом. Однажды ему повезло: к нему подошел человек со странным перстнем на пальце. В гнезде перстня светилась чрезвычайно яркая точка. Казалось бы, ерунда, но от этой светящейся точки доктор Хэссоп раскурил сигару… Потом доктор Хэссоп вышел на некоего Шеббса… Позже на старика Беллингера… Все эти встречи закончились кровью. То есть ничем.

Ночь.

Огоньки в тумане.

Если впрямь существует некий тайный союз, оберегающий человечество от ими же придуманных страшных игрушек, у такого союза должен существовать огромный архив. Я не представлял, что может храниться в таком архиве. Таинственный перстень? Рукописи Бертье и Беллингера? Технические откровения физиков Голо Хана и Лаути? Жуткие журналистские изыскания Памелы Фитц? Образцы неснашивающихся тканей, урановых пилюль, превращающих воду в бензин, секреты гнущегося стекла, холодного света, греческого огня, герметической закупорки?

Возможно.

Логика здесь желательна, однако можно обойтись и без нее.

Доктор Хэссоп был бы счастлив заглянуть в такой архив хотя бы одним глазом; и я вдруг подумал, что это не шеф (адепт дисциплины), а именно доктор Хэссоп мог сдать меня… Ну, скажем, хотя бы за подтверждение того, что подобный тайный архив существует…

— Ровер!

Ни отклика, ни движения. Я вообще не слышал эту тварь.

Камни, тьма. И взвесил в руке фонарь. Он показался мне достаточно тяжелым.

С некоторым сомнением я ступил на тропинку, круто ведущую вниз, к бухте. Никто меня не остановил. Но огонек внизу вдруг погас, а шум лодочного мотора отдалился. Значит, из бухты все‑таки есть выход, отметил я про себя.

Я спускался, светя под ноги.

Никакой лодки я, конечно, не нашел, но влажный песок был примят сапогами, а под поблескивающей в свете фонаря стальной сеткой колыхалось на воде радужное пятно.

Странный шум послышался за спиной.

Спасло меня только то, что, обронив фонарь, я просто прыгнул в воду.

Обороняться против взбесившейся от ярости твари было невозможно. Я решил, что лучше утонуть, чем попасть под клыки Ровера.

1

— Я предупреждал: Ровер инициативен. Ты сутки мог купаться в холодной воде, если бы я не вернулся. Он ни за что не пустил бы тебя на берег.

Циклоп наклонил мощную голову, веко на невидящем глазе дернулось — он устал.

Я подумал: все же он не похож на обычного исполнителя. Охранять меня могли те же ирландцы — они нанимаются как раз для такой работы, а записывать мои ночные вскрики — с этим вообще справился бы и Пан. В Юлае, несомненно, чувствовалось нечто большее.

— Я плохо сплю, — пожаловался я.

— Зато становишься инициативен.

Мне не понравился тон Юлая.

— Ты говорил, что никогда не лжешь, — усмехнулся я. — Ты говорил, что выхода из бухты не существует. А как же моторная лодка? Я слышал гул двигателя, видел пятна от горючего.

— Я не лгу, — устало кивнул Юлай. — Я вернулся на лодке. Войти к нам можно только снаружи, отсюда мы не можем открыть вход. Примирись с этим.

— Почему‑то твоя правда выглядит слишком сложно.

— Это не имеет значения.

Он выложил на стол пачку газет.

— Я ложусь спать. Не болтайся по берегу, пусть Ровер придет в себя.

2

Газетчики все еще занимались Беллингером.

На поверхность всплыли странные подробности. Печатались отрывки из знаменитых романов “Генерал” и “Поздний выбор” с комментариями офицера АНБ, не пожелавшего назвать свое имя. Он утверждал, что некоторые тексты Беллингера являются шифрованными; правда, не предлагал ключ. Некто доктор Сайс, лингвист, опубликовал семь личных писем писателя, написанных в годы Второй мировой войны. В одном из них Беллингер сдержанно хвалил Данию, удивляясь тому, что “…все миссис в Дании — Хансены”. Доктор Сайс считал себя другом Беллингера. Он намекал, что у него есть и другие письма. Из них следует, что знаменитый писатель одно время был близок к крайне правым течениям. Однажды доктор Сайс якобы спросил: “Почему, черт побери, Бог так добр к тебе, а ко мне всегда скуп?” Он имел в виду постоянные успехи старика — земного, конечно, а не небесного. Беллингер коротко ответил: “Возможно, это ошибка. Но ошибки Бога не бывают случайными”.

Выступил в печати и доктор Хэссоп.

До войны он и Беллингер совершили путешествие по Европе. Маршрут не совсем обычный — древние монастыри. Беллингера интересовали условия добровольно выбранного одиночества. Складывалось впечатление, что уже тогда как бы готовился к десятилетнему уединению на вилле “Герб города Сол”.

Я еле дождался Юлая.

Он появился наконец выспавшийся.

Плоское лицо смеялось, единственный глаз посверкивал.

“Чего я жду? — никак не мог понять я. — Неужели потеря Джека действительно сломала меня?” “Господи! Господи! Господи! Господи!” Я мог говорить Юлаю все что угодно, но прав был он — будущее все равно наступает. Правда, мы не осознаем, что приближение будущего — это приближение смерти. Мы всегда умираем в будущем. Почему же мы так его ждем?

А что подталкивает людей к самоубийству? Желание обратить на себя внимание? Но разве Беллингер искал внимания? Может, усталость? Но Беллингер не походил на усталого человека. Конечно, иногда достаточно одного слова, одного жеста, чтобы вызвать в человеке смертельный разлад, но Беллингер, по–моему, не готовился к смерти. Скорее к будущему.