Екатерина Русак - Вор черной масти

Я рассказал, что случилось со мной после перекура на станции седьмого августа 2011 года. О том, как я оказался на станции Черная, допросы, сумасшедший дом, Борлаг и все остальное. Закончив короткий, несколько сбивчивый и эмоциональный рассказ, признался:

- Я сам не понимаю, почему мои отпечатки пальцев и все остальное совпали с данными подполковника Рабера. Могу только предположить, что он мой дальний родственник, точнее дед, имевший к моменту гибели сына Рабера Аркадия Михайловича. Отсюда и наше удивительное сходство.

Но, прибавил я, все равно не понимаю, почему имеют такое сходство, даже отпечатки пальцев.

Волосников выслушал меня, помолчал и задал вопрос, который никогда не пришел бы мне в голову:

- Как звали вашу бабушку по отцу?

- Клавдия, - автоматически произнес я, и, похолодев, ошалело уставился на Волосникова и с ужасом вскричал: - Так оказывается, что моя жена Клавдия - в будущем и есть мать моего отца!

Волосников понял мое состояние, разлил коньяк по рюмочкам, предложил:

- Выпейте, Михаил, это трудно воспринимать, но по открывшимся обстоятельствам получается, что это правда... Не знаю, к сожалению, как все это уложить в разворачивающеюся передо мной почти фантастическую историю.

- Кольцо времени! - воскликнул я.

- Что это значит? - поинтересовался Волосников.

Мне пришлось бы нелегко, если бы Волосников был неученым, таким как нынешний министр МГБ СССР Абакумов Виктор Семенович. К счастью, подполковник Волосников был эрудирован, начитан, и ему не пришлось объяснять азы зарождающейся фантастики. По крайней мере, он хорошо знал роман Герберта Уэллса "Машина времени".

Я попытался объяснить ему это как мог, добавив от себя, что совершенно не имею никакого представления, как я попал в прошлое, зачем и с какой целью. Мне это абсолютно не ясно, подчеркнул я. Это произошло против моей воли, спонтанно и совершенно неожиданно. Темнота в сознании и я тут.

- Готов вам поверить, Михаил Аркадьевич, - произнес Волосников. - Если бы это случилось направлено, то вас бы готовили к перемещению. Ваш липовый паспорт и деньги сразу подтверждают полную правоту ваших слов...

- Теперь вы знаете все. Что будет со мной дальше? - спросил я. В душе стало пусто и тоскливо.

- Ничего не измениться! - ответил Волосников. - Вы идете на задание.

И тут я услышал от него слова, которые несколько дней назад говорил Клавдии:

- Забудьте обо всем и как можно скорее! Если о нашем разговоре узнает еще кто-нибудь, то вы и я будем ликвидированы в самые кратчайшие сроки. А точнее, нас с вами медленно похоронят в подвалах Лубянской тюрьмы, и перед этим день за днем будут долго пытать всевозможными способами, выбивая из нас всю информацию. Если вы этого не знаете, как это делается, то я очень хорошо об этом информирован. Нас выпотрошат наизнанку, перед тем как убьют. Поэтому никогда, никому и не при каких обстоятельствах не смейте даже заикаться об этом. Вы погубите не только себя, но и меня. Но даже погубив меня, вы этим не спасете свою жизнь... Поэтому, лучше оставайтесь для всех полковником Рабером, это будет намного безопаснее, чем быть человеком из будущего, которого в конечном счете ожидает расстрел. Вы меня поняли, Михаил Аркадьевич?

- Увы, мне понятно! Мы с вами в одной лодке!

- Интересное выражение, - заметил Волосников. - Но оно удивительно точно характеризует наше с вами положение.

Мы замолчали. Потом Волосников произнес как бы в раздумье:

- Представляете, сколько людей из различных группировок нашей партии захотели бы воспользоваться вашим знанием будущего в своих, корыстных целях. А такие группировки есть. Люди, получившие власть, опасны уже тем, что считают свое назначение на должность наместничеством. Мы с вами обязаны не допустить протечки информации. Это зависит лишь от вас.

- Понимаю, - угрюмо буркнул я. - Но разве я дал повод усомниться в своем умении громко молчать?

- В этом я убедился лично, поэтому я изначально не считал нужным поднимать вопрос о вашей ликвидации, - признался Волосников.

Я услышал, то, что хотел услышать. Я протянул свою руку Волосникову и пообещал:

- Спасибо, Николай Яковлевич! Даю вам честное слово, что никто не услышит о том, кто я на самом деле!

Волосников ответил мне коротким рукопожатием и вдруг спросил:

- Когда это случится?

Я понял, о чем он спрашивает. О смерти Сталина.

- В 1953 году.

Волосников, услышав это, растерялся. Лицо его покраснело, руки чуть подрагивали, когда он подносил папиросу ко рту. Около минуты он был в состоянии тихого шока.

- А будущее... оно какое? - с запинкой произнес он. - Вы живете уже при коммунизме?

- При капитализме! - брякнул я. - Коммунизм - полная химера!

- У вас нет коммунизма? Нет? - Волосников был совершенно сбит моими словами. - Как же так? Но почему?

- Долго рассказывать, - ответил я. - Только этот ваш ГУЛаг стал одной из важных основ воспитания будущих поколений. Он развил в людях ненависть, злобу, нетерпимость и безнаказанность. О нем мало кто знает у нас, но по его закону все живут в моем времени. Это страшно! Жизненное устройство в ИТЛ слепо взято на вооружение массой людей страны. Причем, люди построили это общество сами! "Подохни ты сегодня, а я завтра". Эго главные принципы и основы моего общества. Вот как мы живем в будущем!

Волосников был в растерянности. Таким я его никогда не видел.

- Но разве воры были не истреблены в вашем времени?

- Нет, - ответил я. - Вместо них пришли другие... Более страшные, более беспощадные.

Я отвечал на вопросы Волосникова односложно, понимая, что мои ответы будут порождать десятки других вопросов. О многом старался умалчивать и не акцентировать его внимание на вопросах моего времени.

- ...Вы хотите сказать, Михаил Аркадьевич, что в Будущем, о котором вы мне рассказываете просто шокирующие сведенья, никто у вас не знает про систему ГУЛага?

Я посмотрел на своего собеседника с некоторым налетом недоверия, размышляя, почему он не может понять, что нашему забитому народу никто не даст возможности помнить про это. И сказал, понимая, что мне терять, в общем-то, нечего:

- А кто может про это знать? Те, кто был расстрелян, замучен в подвалах НКВД или умер от каторжного труда на полуголодной пайке? Или думаете, что те, кто спасся, пройдя лагеря, на воле заговорил во весь голос? Ошибочка! Они, свидетели, предпочли молчать, наученные лагерным опытом. Большинство бывших зэка утратили свое здоровье и в большинстве умерли к началу девяностых годов. Только потом у нас грянула гласность, но говорить и свидетельствовать об этих преступлениях прошлого стало просто некому. Обрывочные показания отдельных свидетелей никого из нашего общества особенно не всколыхнули. Масса людей осталась глуха к их показаниям. Чудом выжившим жертвам репрессий просто не поверили, гневно обвиняя их во лжи и клевете на Сталина и героическое прошлое!