Пол Андерсон - Война крылатых людей

— Летим к императору, — сказал он. — Надеюсь, что там сначала спрашивают, а потом стреляют.

Снаружи у помещения для гостей зазвенел колокол.

— Войдите, — сказал Фолкейн.

Слуга в облегающей ливрее отодвинул толстый занавес, заменявший входную дверь в этой бедной деревом стране. Он поклонился и объявил, что император желает видеть посланцев Галасоциотехнической Лиги. Слуга был вежлив, но лишен раболепия, он не использовал никаких особых титулов, называя правителя, как например, «его сиятельство». Система наследственных занятий не способствовала выработке кастовой иерархии: поддерживаемый своей фратрией, привратник был так же горд и независим, как солдат или писец.

— Мой товарищ отсутствует, — сказал Фолкейн, — но я могу представительствовать один.

«Как действовать? — думал он про себя. — Мы уже неделю как заглушили моторы флиттера. Может, один из этих курьеров, что снуют взад и вперед, несет приказ сжечь нас живьем? Но надо идти. Я буду действовать, буду действовать, буду действовать».

Фолкейн отправился переодеться по случаю приема у императора. Комнаты, предоставленные ему, были достаточно просторны, если не считать низких потолков, и на туземный манер были даже роскошны. К сожалению, он не разделял мнения туземцев. Ему понравились украшающие стены великолепные меха, особенно когда он подсчитал, сколько они могли стоить на Земле. Но фрески не произвели на него впечатления, это была работа не ахти какого художника, к тому же сказывались особенности восприятия: половина цветов казалась ему сплошной чернотой. Голый пол был постоянно холоден. И Фолкейн никак не мог удобно устроиться на диване или в кровати, предназначенных для икрананкийцев.

С балкона на третьем этаже можно было разглядеть дворцовый парк. Он был похож на старый японский сад: скалы, низкие, слабые, угнетенные растения, необыкновенные фонтаны — они журчали внутри стеклянных колонн, чтобы избежать испарения. Из-за окружающей парк стены были видны лишь крыши ближайших зданий. На западе сквозь пыльную завесу утомленно светило оранжево-малиновое солнце. «Еще одна буря, — подумал Фолкейн. — Новая беда для скотоводов».

Неделя в императорском дворце могла бы оказаться интереснее, если бы империя была человеческой и декадентской. Катандаран не был ни тем, ни другим. В отчаянии Фолкейн пытался совершенствоваться в туземном языке, читая то, что было объявлено здесь величайшим эпосом в мире. В нем, пожалуй, больше повторов и многословия, чем в Библии. Фолкейн включил передатчик.

— Алло, Эдзел, — сказал он по-латыни. — Как дела?

— Мы находимся у входа в нечто, похожее на таверну, — послышался голос одинита. — Как свидетельствует надпись, это Дворец утонченных наслаждений и крепкой выпивки.

— О, Боже, а я остался дома! Послушай, меня вызывает Большое Красное Колесо. Вероятно, для новых вопросов и отсрочек решения, хотя это никогда нельзя знать заранее. Поэтому держи радио включенным, но молчи, ясно? Насколько я могу судить, икрананкийцы не подозревают об этом средстве связи. Для нас это будет козырь про запас.

Если только им не рассказали земцы… Но нет, это кажется маловероятным. Будучи высаженными лишь с немногими пожитками и инструментами, столкнувшись с необычной культурой, их предки быстро забыли прежние искусства и навыки. Зачем делать пистолеты или еще что-нибудь, если вы и так вдвое сильнее туземцев? За исключением нескольких бытовых мелочей, люди не внесли в свою жизнь ничего нового, а их знания постепенно забылись.

— Хорошо, — сказал Эдзел. — Я постараюсь уверить капитана Падрика, что это безвредная магия. Мне все равно придется как-то успокоить его. Удачи!

Фолкейн вернулся в гостиную и последовал за слугой вниз по длинным коридорам и извивающимся аппарелям. Туземцы сегодня были активны — отовсюду слышались топот ног, голоса, шелест одежды и бумаг. Вокруг сновали икраианкийцы: чиновники, торговцы, лакеи в ливреях, крестьяне в юбочках, скотоводы в шляпах и сапогах, посетители, прибывшие издалека, среди них был и купец из далеких теплых подсолнечных стран в сверкающем драгоценностями плаще — гул жизни и деятельности наполнял императорский дворец. Кухонные запахи напомнили Фолкейну, что он голоден. Он должен был признать, что местная кухня оказалась восхитительной и должна понравиться ван Рийну. Если…

У входа в тронный зал стояли на страже четыре земца, одетые и вооруженные так же, как и часовые у входа в Железный Дом. Они не делали на караул. Здесь не было такого ритуала, а люди слишком презирали туземцев, чтобы вводить его. Они и их сверкающее оружие точно окаменели. За ними Фолкейн разглядел дюжину тирутских лучников. Он подозревал, что их добавили в связи с событиями в Рангакоре. Трудно было винить Джадхади в том, что он больше не доверял в прежней мере своим гвардейцам.

И все же в его чрезмерной осторожности и недоверчивости было нечто, свойственное параноикам. Вместо того чтобы с радостью принять предложение Фолкейна о возвращении захваченного города, он целую неделю только задавал бессмысленные вопросы. Поскольку он ничего не терял, приняв предложение Фолкейна, и при этом никак не объяснял причины своего поведения, его поступки могли быть обусловлены не только крайней ксенофобией. Но в чем была причина ее и как следовало поступать в дальнейшем Фолкейну?

Проводник Фолкейна отбросил занавес, и Дэвид прошел в зал.

Джадхади ждал его, восседая на Звере, — химере из позолоченной бронзы. Фолкейн остановился, как требовалось, не доходя семи шагов. Он подозревал, что такую дистанцию установили, чтобы дать возможность земцам, находящимся в тронном зале, вмешаться, если посетитель попытается сделать смертельный выпад. Фолкейн с достоинством поклонился.

— Где твой товарищ? — резко спросил император.

Он был средних лет, шерсть его сохранила красно-черный цвет, а начинающий выпирать животик был скрыт под алой мантией. Одной рукой он сжимал украшенный драгоценными камнями скипетр, который, в сущности, являлся потерявшим свое первоначальное назначение копьем.

— Гвардейский офицер предложил нам совершить прогулку по вашему городу, благороднейший, — объяснил Фолкейн. — Не желая, чтобы мы отсутствовали оба…

— Какой офицер? — Джадхади наклонился вперед.

Ближайший земец — женщина, которая могла бы сойти за валькирию, если бы не была так изуродована шрамами, седовласа и грязна, словно старая растрескавшаяся лохань, положила руку на меч. Все находившиеся в помещении: писцы, советники, колдуны, младшие сыновья, изучающие науку управления, — все придвинулись ближе. Их глаза сверкали в полумраке.

— Его зовут Хаф Падрик, благороднейший.