Дейв Хатчинсон - Страх чужаков

Он сказал:

— Весьма впечатляет, Бедный Ублюдок. Вы должны здорово гордиться.

— Извините? — сказал я.

Глобальной Потепление махнул рукой жестом, который трогательно был почти человеческим.

— Эти координаты. Весьма впечатляет. Убито много миллионов неполноценных людей. Вы должны основательно гордиться.

Я, разинув рот, смотрел вниз на лацертанина.

— Удивляюсь только, — продолжил Глобальное Потепление, — почему вы остановились?

В этот момент Брайт и Фруки, которые, должно быть, торопились догнать нас, на случай если мы с лацертанином обменяемся друг с другом военными тайнами, завернули за угол, увидели выражение на моем лице и вежливо, но твердо взяли меня за оба локтя.

— Закройте рот, Том, — пробормотал мне в ухо Фруки, когда они почти силком повлекли меня к зданию музея. — Вы выглядите глупо.

Я закрыл рот. Потом открыл его снова и сказал:

— Он сказал…

— Думаю, мы все догадались, что он сказал, — тихо сказал Брайт. — Пан Козинский, давайте найдем какое-нибудь уединенное место, где мы сможем это обсудить.

Мы подошли к музею. Брайт открыл дверь, а Фруки, не затормозив ни на секунду, повлек меня внутрь, но к этому времени ко мне снова стал возвращаться разум. Я сказал:

— Вы мне лгали.

Брайт дергал двери кабинетов. Нашел ту, что открылась, заглянул внутрь.

— Окей, — сказал он, — сюда.

Фруки затащил меня в кабинет к Брайту и остался снаружи, гарантируя, что нас не потревожат. Но для пущей уверенности Брайт закрыл дверь и запер ее. Потом он посмотрел на меня. Он смотрел на меня очень долго.

— Что он вам сказал? — спросил он наконец.

Я не знал, что ответить. Я осмотрелся в кабинете. Это был гораздо более уютный кабинет, чем когда директором здесь был я. Тут стоял стол с компьютером и принтером. Стояли какие-то деловые шкафы, на которых располагались горшки с полузасохшими цветами. На полу лежал ковер, у одной стены стоял маленький диван и пара удобных кресел.

Брайт не отрывал от меня глаз:

— Козинский?

Я сказал:

— Мне кажется, Глобальное Потепление просто поздравил меня с Холокостом.

Брайт испустил легкий стон и потер глаза.

— Он спросил, почему мы перестали, — сказал я, и постучал себя по виску. — Либо это я свихнулся, пан посол, либо Глобальное Потепление считает, что Холокост был правильным делом.

Он казался смущенным. Возможно, он и был таким.

— Не только Глобальное Потепление, — сказал он. — Так считают они все.

— О боже.

Брайт подошел к столу, выдвинул кресло и уселся.

— Даже при всей их технологии, лацертане не могут путешествовать быстрее света, — сказал он. — Они были в сорока световых годах от нашей Солнечной системы, когда засекли здесь следы разумной жизни, и чтобы добраться сюда у них заняло почти столетие. — Он откинулся в кресле и сцепил руки. — И большую часть этого времени они изучали наше радио и телепередачи. Они знают о нас все.

— Мы здесь толкуем не о нас, господин посол, — напомнил я.

Он кивнул.

— Одно из первых сообщений, что они нам послали — они находились еще в годах, э-э, шести от нас — было поздравлением за понимание важности удаления неполноценных рас из коллективного генофонда. Это их слова, не мои, — торопливо добавил он. — Они сказали, что это доказывает, что мы расово зрелые.

У меня снова отвалилась челюсть.

— Это поставило нас перед определенной дилеммой, — признался Брайт.

— Да уж, — сказал я слабым, тонким голосом.

— Надо было принять определенные тяжелые решения, — сказал он. — Хотя в реальности, это были совсем не наши решения. Лацертане в любом случае шли сюда.

— Господин посол! — сказал я. — Лацертане одобряют Аушвиц!

Он кивнул и опустил взгляд на руки.

— Для меня это тоже было шоком.

— Прекрасно! — заорал я. — Проявили ли бы вы больше терпения, если б обнаружили, что они все — коммунисты?!

— Мистер Козинский, — сказал он успокаивающим тоном. — Я, как вы говорите, проявляю терпение. Я еврей. Мой дед и бабушка погибли в Бухенвальде. Что, вы думаете, я чувствую?

— Думаю, вы чувствуете то, что прикажет вам чувствовать ваше правительство.

Он снова опустил взгляд на руки.

— Больше никто об этом не знает? — спросил я.

— Вы в уникальном положении, — признал он. Он посмотрел на меня. — На личной встрече в Кэмп-Дэвиде три месяца назад Сверхмеховые Животные сказал президенту: он считает, что решением проблемы городских бездомных является программа организованной эвтаназии.

Я закрыл лицо руками.

— Сейчас думают, что мы не можем навязывать человеческие моральные ценности чужим цивилизациям, как не можем ожидать, что они воспримут Пикассо, — сказал Брайт. — Они не люди. У них иное восприятие. Они смотрят на вещи по-другому.

— Это не делает их правыми.

— Конечно, не делает. Но нам надо приспособиться к ним.

Я отнял руки от лица и уставился на него.

— Извините, что?

Он пожал плечами.

Я подошел прямо к столу и наклонился над Брайтом.

— Господин посол, нацисты превратили мою страну в скотобойню. Они настроились уничтожить заметный процент человеческой расы. Похоже, лацертане считают, что это было правильно. И нам надо согласиться с этим, потому что лацертане являются продвинутой космической расой, и у них есть вещи, которые мы хотим заполучить, так? — Он начал было отвечать, но я поднял руку и остановил его. — Пожалуйста, поправьте меня, если я понял это неправильно.

Он некоторое время со спокойным лицом смотрел на меня. В конце концов он сказал:

— Вы закончили, мистер Козинский?

Когда я не ответил, он достал свой футляр с сигарами и вынул гавану.

— Надеюсь, вы не думаете, что американскому правительству нравится положение, в котором оно оказалось, мистер Козинский, — сказал он наконец, катая сигару между пальцами. — Ясно, что моральные устои лацертан позорны. Но я должен повториться: они не люди. Если б вы знали кое-что из их точек зрения на религию… — Он покачал головой.

Я отвернулся от стола и подошел к окну. Я закрыл глаза и прижался лбом к холодному стеклу.

— Задайте себе вопрос, пан Козинский, — услышал я Брайта. — Учитывая то, что мы не контактируем с чужими цивилизациями раз в неделю, должны ли мы сказать лацертанам убираться прочь и никогда больше не подходить к нашему порогу? Или мы проглотим наше отвращение и будем иметь с ними дело? Вы мыслящий человек. Скажите мне.

Я открыл глаза и посмотрел в окно. Я увидел гравийную дорожку, деревья, стену. Часть меня была рада, что мне не придется принимать никаких решений. Другая часть испытывала большее отвращение, чем я мог выразить словами, что такие решения кому-то принимать надо. И что всем остальным приходится с этими решениями соглашаться.