Владимир Баграмов - Страна убитых птиц

— У него нет того, что ДЕЛАЕТ ПОКОЙ. Красивый, да. — Иу рассматривал лежащего. — У него на ногах ступы, такие мы носим. Когда холодно. Так?

Даже не оглядываясь, он знал, что Сина покорно кивает.

— Это, — Иу тронул белый халат на лежащем, — одежда Красивых. Дрянь. И это дрянь, — он потрогал старые брюки. — Он плохо ел. Слабый. Ему надо дать хайду. Много. Иди.

Иу сел на свое место, указав Сине напротив себя. Та покорно поплелась, далеко обойдя распростертое тело. Косилась с ужасом, дрожала ноздрями.

Они не смотрели, как он вставал, как мутными глазами обводил мир, как садился на перевернутый ржавый бак и долго тер виски.

У народа хау не было принято подглядывать за слабым, это считалось неприличным, стыдным и было небезопасно. По негласному закону слабый, чью слабость увидели, имел право на Семь Лун Повиновения. Любопытный семь ночей добывал слабому пищу, собирал улиток и перетряхивал ложе из водорослей для дневного сна. И слабый помыкал увидевшим, даже безнаказанно поколачивал.

— Я — Иу! — Иу ткнул себя пальцем в волосатую грудь, хмуро посмотрел на Сину, она не шевелилась, уставившись куда-то под ноги. — Она — Сина. Мы — хау.

Пришелец кивнул, грустно улыбнулся. Взгляд его упал на ведро с синеватой жидкостью, которое стояло неподалеку. Он с интересом всмотрелся, привстал, макнул палец, поднес его к носу, понюхал.

— Спирт?

Иу с достоинством повернул голову, вслушался в мягкий и приятный голос, он не знал произнесенного слова, но, увидев, что пришелец нюхает намоченный в жидкости палец, с улыбкой кивнул.

— Покой! — Иу протянул стаканчик. — Маленький покой. Большой — смерть. Я не умру, Сина не умрет, ты — не умрешь.

— Ребенок.

Глаза Красивого смотрели на Иу так тепло и внимательно, что он даже нахмурился — уж не жалеет ли его этот странный Красивый. Жалость — хорошо, но за ней можно усмотреть и слабость. Тот, кого жалеют, может выглядеть в глазах жалеющего слабым, а это непорядок. Качество такого понятия, как жалость, в глазах народа хау было несколько иным. Жалеть, значит, помогать — дать пищу, найти ложе, обогреть и защитить. То, что все это вместе акция сильного в пользу слабого, не расшифровывалось в сознании хау. Умирающий хай — вот где жалость, но ее нельзя показывать, ее надо спрятать далеко и встретить смерть ближнего достойно и невозмутимо.

— Мутанты… — прошептал пришелец.

Иу услышал. И это слово он не понял, да и не мог понять. Явно пришелец не знал языка хау. Но тут Иу задумался, ведь первыми словами его были «я пришел», а это было понятно. Это всем понятно. И хай, когда приходит к другому хаю, говорит: «Хай, я пришёл!» Может быть. Красивый где-то подслушал слова народа хау и бездумно повторил их? Тут Иу заметил глубокую рану на плече у пришельца, длинный и неровный разрез, видный сквозь порванную одежду. Это было плохо, и Иу покачал головой. СВАЛКА не прощала ран. Здесь все мгновенно начинало гнить, преть и отмирать. Хорошо, что Иу сходил за пьянящей жидкостью! А то можно заработать и «огневицу» с такой раной, вон, еще и кровь бежит, несильно, но бежит.

Нахмурившись, Иу встал, подошел к своему логову, нагнулся, выдернул из ложа пучок бурых водорослей, зажал между ладонями. Несколько раз вращательными движениями размял водоросли, распушил их. Обмакнув пучок в ведро с пьянящей жидкостью, подошел к пришельцу, протянул примитивный тампон.

— На. Бери на боль, хай.

— Что?

Пришелец поднял голову, недоуменно смотрел больными глазами на Иу, явно не понимая. Иу тут же отвернулся, в эту секунду пришелец был слаб, по его щекам катились слезы. Ну его, а то потребует Семь Лун Повиновения, прислуживай ему тогда. А он — Иу, он убил пятую хайду, а это что-нибудь да значит.

— Ты тот, кого не звали, хай. Ты здесь. На, бери на боль, — хмуро повторил Иу, не глядя на пришельца.

— Тот, кого не звали… — эхом повторил за ним пришелец. — Ты прав. Они отняли у меня Рыжую! Они следили за каждым моим шагом. Я воскресил ее, я! А они забрали ее в тюрьму и мучают там… Я — Тот, кого не звали!

Он вскочил на ноги, схватил Иу за голое, поросшее диким волосом плечо, развернул к себе, глянул в глаза пристально и строго.

— Я забыл, кто я! Я помню, что упал и сильно ударился, смотри!

Пришелец повернул голову в профиль, Иу увидел еще рану, подсохшую, на глаз определил, что ей никак не больше трех Лун. Рана была опасной, на виске. Иу покачал головой, опять поднял руку с намоченным в спирте пучком водорослей.

Пришелец застонал, прикрыл глаза, некоторое время стоял так, качаясь из стороны в сторону. Потом улыбнулся.

— Я ничего не помню! Я знаю, что-то было, много и всего! Я помню весь мир, знаю, зачем и для чего каждая вещь, все мелочи! Но я не помню, кто я. Так не бывает, а? — Он рассмотрел пучок водорослей в руке Иу, кивнул. — Ты хочешь вылечить меня, бедный мутант. Добрый человек, добрый и больной народ, изгнанный отовсюду. Не лечи меня, я почему-то умею это делать сам. Раньше не умел, а теперь… Смотри!

Иу давно с удивлением вслушивался в речь пришельца. Он многое понимал. Не все, многое было и непонятно, но… Это был и его язык, язык народа хау. Иу гордо вскинул голову — ОНИ БЫЛИ РОДСТВЕННИКИ, НАРОД ХАУ И КРАСИВЫЕ — это он понял неожиданно!

Пришелец рванул ткань халата на плече, расширяя дыру.

— Смотри, я раньше не умел, а теперь…

Он закрыл глаза, нахмурил брови. Иу и Сина смотрели, затаив дыхание.

… ИЗ НЕПОСТИЖИМОЙ ГЛУБИНЫ МРАКА, ЧТО ВСЕГДА ТАИТСЯ ЗА СОМКНУТЫМИ ВЕКАМИ, ОН ВЫЛОВИЛ КРОХОТНУЮ ИСКОРКУ-ТОЧКУ, ПЛЫВУЩУЮ ЧУТЬ В СТОРОНЕ ОТ МНОГИХ ПОДОБНЫХ ЕЙ… И, СОСРЕДОТОЧИВШИСЬ, ЗАСТАВИЛ ЕЕ МЕДЛЕННО ПРИБЛИЗИТЬСЯ… А КОГДА ПРЕВРАТИЛАСЬ ОНА В ЛОХМАТУЮ, С ОСТРЫМИ ГРАНЯМИ ЗВЕЗДОЧКУ, ОН, УДЕРЖИВАЯ ЕЕ НА КРАЮ ЧЕРНОЙ ЧАШИ МРАКА, СОСРЕДОТОЧИЛСЯ НА РАНЕ НА ПЛЕЧЕ… ОН ГЛАДИЛ КРАЯ ЕЕ, МЫСЛЕННО ПОДГОНЯЯ К НЕЙ ТЕПЛЫЕ, ЦЕЛИТЕЛЬНЫЕ ВОЛНЫ, ВЫДАВЛИВАЯ СГУСТКИ ЗАПЕКШЕЙСЯ И ОСТРОВКИ СВЕЖЕЙ КРОВИ ЗА ПРЕДЕЛЫ КРАЕВ РАНЫ… А КОГДА ОСУШИЛ, ПОДГОТОВИЛ ПОЛЕ ТАИНСТВА ИСЦЕЛЕНИЯ, УСИЛИЕМ ВОЛИ ПЕРЕВЕЛ МЕРЦАЮЩУЮ ИСКРУ-ЗВЕЗДОЧКУ НА РАНУ СВОЮ И ГРАНЯМИ-КРАЯМИ ЕЕ СТЯГИВАЛ РАЗРЕЗАННЫЕ И ПОРВАННЫЕ ТКАНИ, КАК ПАУК ТКЕТ ВЕЧНУЮ СВОЮ ПАУТИНУ НАД БЕЗДНОЙ, КОТОРУЮ ЕМУ НИКОГДА НЕ ПОСТИЧЬ, НО КОТОРАЯ ПРЕОДОЛИМА С ПОМОЩЬЮ СЕРЕБРИСТЫХ НИТЕЙ РОЖДЕННОЙ ИМ ПАУТИНЫ… А ЗАКРЫВ, ЗАШИВ РАНУ СИЛОЙ ДУХА СВОЕГО, ДОЛГО ВОДИЛ ЛАДОНЬЮ, СГЛАЖИВАЯ И ЦЕМЕНТИРУЯ МОНОЛИТ ЖИВОЙ ПЛОТИ, НАПОЛНЯЯ ЕГО ЖИЗНЕННОЙ ДРОЖЬЮ И ТРЕПЕТОМ…

Потрясенные Иу и Сина смотрели, как на глазах, в короткое и неуловимое время, зарастает, затягивается глубокая рана, выдавленная по бокам на кожу свернувшаяся кровь смывается прозрачными подтеками неведомой жидкости. И вот уже гладкая, розовая кожа с чуть вспухшим швом — вместо рваной и глубокой раны…

Он сел на свой ржавый бак, устало улыбнулся. Тронул пальцем присохшую рану на виске, виновато улыбнулся: