Джон Бойд - Опылители Эдема

Обычно Уильям Шекспир знал, о чем говорил, но как раз в то время, вспоминал Хал, Вилли имел дело с девушкой из Алеппо. Тем не менее он остановился рядом с ней, как бы слушая оратора, и обернулся:

— Против чего протестуют на сей раз?

— Снова плата за обучение, — ответила она. — Оратор пытается организовать бойкот университета.

— Один римский студент по имени Юний как-то уже пытался это сделать, и Домициан Флавий выпотрошил его и четвертовал на Форуме.

— Судя по его горячности, этот, возможно, тоже Юний. Я жажду научить этих студентов основным методам организации.

— Поскольку вы испытываете жажду, — сказал он, — а я как раз направляюсь в кафетерий, готов угостить вас, если вы станете меня учить.

Она повернулась к нему и посмотрела повнимательнее:

— Вы хотите сделать попытку произвести на меня впечатление, изрядно истощив кошелек?

— Нет. Прошлым вечером я выиграл в кункене и хочу попытаться избавиться от некоторой части свободной мелочи.

— Обычно я беру больше тридцати центов, но по пятницам на меня цены снижены.

Было время занятий, и в очереди в кафетерии стояло всего несколько студентов, поэтому ей представился случай, не торопясь, выбирать фруктовые пирожные. Оценивая совокупность ее очертаний, цвет кожи и тонкие семитские черты лица, он пришел к заключению — мила. А ее неторопливая переменчивость, когда она, нерешительно торгуясь сама с собой, выбирала хрустящие пышки, была — ни дать ни взять — картинкой прямо со средневосточного базара.

— Вы ливанка? — спросил он, пока они прокладывали себе путь к столику.

— Нет. Гречанка. Меня зовут Элен Патроклос.

— Это не так далеко к югу, как Алеппо, и не так далеко к востоку, как Багдад, но как раз так далеко, как надо.

— Коль у вас тяга к возрождению языческих шуток, — заметила она, — не голландец ли вы?

— Нет, — сказал он, — я еврей, Хал Дейн. Д-е-й-н.

— Для еврея это необычное имя.

— Это не настоящая фамилия. Моя еврейская фамилия — Искариот.

— Несомненно Иуда Искариот, — сказала она, выбрав столик, — и нет сомнения, что вы пытаетесь стянуть лосины с моих ног.

— Я бы не отказался от такого удовольствия.

— Это просто гусарское выражение, несмышленыш.

— Но содержательное и очень земное, — сказал он. — Мне нравится ваш современный жаргон.

— Оно так же старо, как двадцать три Насреддина.

— Я знаю, — сказал он. — Впервые я услышал его от своей старой любови, которая интересовалась такими древностями.

— Где теперь ваша старая любовь. — В ее вопросе прозвучала личная заинтересованность, и он подумал: «Девушка в меня влюбилась».

— Потерялась там, где валяется впустую потраченное время, — сказал он, — где-то за Арктуром.

— Вы чудак!. Можно, я буду макать?

— Бога ради.

Она была первой девушкой, виденной им с рассвета Христианской Эры, которая макала хрустящую пышку в кофе с таким обаянием.

— Что касается лично меня, — сказал он, — то мне доставляет наслаждение любоваться грацией вашей руки, и особенно запястья, в тот момент, когда вы опускаете его в последнем движении обмакивания.

Она подняла брови и посмотрела на него поверх поднесенной ко рту пышки.

— Скажите, вы специализируетесь не в литературе?

— Нет. В инженерной механике.

— Вы говорите, словно поэт и историк одновременно.

Что-то в этом разговоре напомнило ему другой, происходивший почти на этом же месте и в это же время, когда он был здесь в первый раз и поначалу недооценил силу женщины.

— Меня восстановил против поэзии этот неблагодарный Мильтон, — сказал он, — тот, что представил Сатану в такой эпической манере, что люди оказались не в состоянии его узнавать. Он вложил так много чувства в его позу Властелина Тьмы. Насколько нам известно, Сатаной может быть самый обыкновенный тесть или свекор, в котором нет ничего необычного, кроме своеобразного склада ума.

— Вы — крепкий орешек, Хал, но мне нравитесь.

Он не мог сказать, искренна она или прикидывается, но как отличить одно от другого, должно быть, навсегда останется одной из тайн жизни для мужчины, обремененного боязнью показаться бестактным.

— А какова ваша специализация? — спросил он.

— Общественные науки.

— Я должен был догадаться. Вы всегда посещаете эти сборища.

— Только не я, — сказала она. — Нам не организоваться с помощью телевидения, паблисити, студенческих сидячих забастовок и бойкотов. Это не так просто. Организации формируются в результате переползания идей от ума к уму, посредством постепенного их доведения до сознания.

— Вы что-нибудь организуете?

— Да. Международную организацию студентов, чтобы ускорить установление всемирной дружбы совершеннолетней молодежи. Кроме общения со студентами здесь, в университете, я переписываюсь со студентами в Англии, России, Аргентине. У меня есть энергичный молодой парень в Хайфе, который горит желанием организовать Израиль. Но он пишет на иврите, а я по-английски… Вы говорите на иврите?

— Бегло, — сказал он, — на нескольких диалектах.

— Вы серьезно, Хал?

— Абсолютно. Я также говорю на арабском, греческом, итальянском, французском, немецком, испанском и русском языках.

— Скажите что-нибудь по-гречески, — потребовала она.

— На чисто афинском или с критским акцентом?

— Говорите на афинском, — сказала она, — но говорите медленно.

Он не сомневался, что она берет его на пушку, однако он не стал говорить медленно. В темпе обычной беседы он сказал ей чистую правду.

— Вы — одна из самых красивых девушек, каких я встречал, и хотя я знаю, что красота и добродетель редко уживаются под одной крышей, у вас есть они обе, и они — неразлучны. Я мог бы полюбить вас, в буквальном смысле слова, на сотню лет и не устал бы от этой любви, если бы вы могли оставаться так долго.

Пряча удивление и приятный испуг, она потупила взгляд и сказала;

— Я видела, как шевелились ваши губы, но не смогла понять ни одного слова.

Значит, она поняла каждое слово. Ладно, правда — она и есть правда.

Вдруг она наклонилась к нему и заговорила с твердой решимостью:

— Наше движение могло бы воспользоваться вашим талантом полиглота. Нет, я буду с вами более откровенна. Вы мне необходимы. Все, что я могла бы предложить, это моя глубокая признательность, но вы могли бы получить удовлетворение, работая ради чего-то большего и более долговечного, чем вы и я.

Она размахивала руками, как это принято у греков или евреев, и эти руки, ее темные глаза, семитский облик, отраженный в чертах ее лица, терзали его приступом ностальгии, с которым он боролся, стараясь скрыть. Он снова был в старом Иерусалиме, а девушка напротив него была Марией Магдалиной. У нее был тот же накал страстей, сильных, убедительных, бескорыстных, что и у Марии Магдалины, и она использовала для убеждения почти тот же аргумент, что и Мария, когда уговаривала его освободить свое место для Джошуа, теперь называемого Иисусом, и уступить их другу поездку на последнем звездолете с Земли.