Роберт Силверберг - Ночные крылья. Человек в лабиринте. Полет лошади

Чтобы вам всем гореть в аду! Я никому из вас не должен, никого не люблю. У меня нет никаких обязанностей перед вами. Я мог бы оставить тебя здесь, чтобы ты сгнил в этой клерке, Нед, и ни разу бы не испытал укоров совести по этому поводу. Я мог бы приходить сюда дважды в день и улыбаться твоему черепу. И не потому, что я ненавижу тебя лично или же всю Галактику, полную тебе подобных. Просто-напросто потому, что не воспринимаю тебя. Ты для меня — ничто. Ты меньше, чем ничто. Горстка праха. Я уже знаю тебя, ты знаешь меня.

— Ты говоришь так, словно принадлежишь к другой расе, — задумчиво сказал Раулинс.

— Нет, я принадлежу к расе людей. Я наиболее человек изо всех вас, потому что я единственный, кто не может скрыть своей принадлежности к людям. Ты чувствуешь это? Ощущаешь эту вонь?

То, что живет во мне, есть и в тебе. Слетай к гидрянам, они помогут тебе вызволить это из себя. А потом от тебя также начнут разбегаться люди, как это было со мной. Поскольку я свидетельствую от имени человечества, говорю правду. Я тот мозг, что случайно оказался не скрыт под мышцами и кожей. Те внутренности, отходы, существование которых мы предпочитаем не признавать. Я — это всевозможная ложь, жадность, вспышки ненависти, болезни, зависть. Я тот, кто ощущал себя богом. Мае дали понять, что я на самом деле.

— Почему, — спокойно спросил Раулинс, — ты решил прилететь на Лемнос?

— Мне подсказал эту мыслишку некто Чарльз Бордман.

Раулинс вздрогнул от неожиданности, когда прозвучало это имя.

— Знаешь его? — спросил Мюллер.

— Ну да, знаю, разумеется. Он… он., крупная фигура в нашем правительстве.

— Что же, про него можно сказать и так. Так вот, этот самый Бордман отправил меня на Бету Гидры IV. Да-а, он не завлекал меня обманом, ему не пришлось прибегать ни к одному из своих не особо чистых способов. Он слишком хорошо знал, что я из себя представляю. Он просто-напросто сыграл на моем честолюбии. Он напомнил мне, что есть планета, населенная чужаками, чужими разумными существами, и надо, чтобы там появился человек. Скорее всего, это работа для самоубийцы, но одновременно — первый контакт человечества с иной расой существ, наделенных разумом, так что не хотел ли бы я взяться за это?

Разумеется, я захотел. Он предвидел, что я не смогу противостоять такому предложению. Потом, когда я вернулся в этом своем состоянии, он какое-то время старался избегать меня… может быть из-за того, что не мог вынести этой эманации, может быть из-за чувства вины.

Но в конце концов я подловил его и сказал: «Посмотри на меня, Чарльз, вот каким я стал. Посоветуй, куда мне отправиться и чем заняться». Я близко подошел к нему. Почти вплотную. И лицо его покрылось потом. Ему пришлось принять таблетки. Я видел отвращение в его глазах. И тогда он напомнил мне об этом лабиринте на Лемносе.

— Почему?

— Он решил, что самое подходящее для меня убежище — это здесь. Не знаю, от чистого ли сердца или не без задних мыслей был этот совет. Может быть, он надеялся, что лабиринт убьет меня. Достойная смерть для таких, как я. В любом случае, лучшая, чем сделать глоток какого-нибудь растворителя и стечь в канализацию. Но я, разумеется, сказал ему, что мне даже и не снилось лететь на Лемнос. Я захотел замести следы за собой. Я разыграл гнев, накричал, что это последнее дело, которое я бы сделал. Потом провел месяц, болтаясь по подземельям Нового Орлеана, а когда вновь вынырнул на поверхность, то нанял корабль и прилетел сюда. Я петлял, как только мог, чтобы уже никто наверняка не сообразил, куда я направляюсь. Бордман оказался прав. Это в самом деле наиболее подходящее место для меня.

— Но каким образом, — спросил Раулинс, — ты смог добраться до центра лабиринта?

— Мне просто не повезло.

— Не повезло?

— Я мечтал погибнуть в лучах славы, — сказал Мюллер. — Мне было все равно, уцелею ли я, проходя через лабиринт, или нет. Я просто шел, куда глаза глядят, и волей-неволей оказался в центре.

— Мне в это трудно поверить.

— Твое дело, но примерно так это и было. Суть в том, что я из тех людей, которые способны преодолеть все. Это какое-то природное качество, если вообще не что-то сверхъестественное. У меня необычайно быстрая реакция. Интуиция. Шестое чувство, как говорят. И необычайно сильная жажда жизни. Кроме того, я прихватил с собой детекторы живой массы и еще кое-что из полезного барахла. Так что когда я забрался в лабиринт, то если видел, что где-то рядом лежат трупы, начинал повнимательнее приглядываться, а когда чувствовал, что глаза начинают меня подводить, останавливался и делал передышку. В зоне «X» я был уверен, что меня поджидает смерть. Но судьба решила иначе, я умудрился пройти там, где никому другому это не удавалось… потому, наверное, что я шел без страха, безразлично, не было первичной скованности. Я пробивался как кошка, мышцы мои работали превосходно, и таким образом к моему величайшему разочарованию преодолел самые опасные части лабиринта и оказался вот тут.

— Ты когда-нибудь выходил наружу?

— Нет. Иногда я прогуливаюсь до зоны «Е», в которой находятся сейчас твои коллеги. Дважды я побывал в зоне «F». Но преимущественно я остаюсь в трех внутренних зонах. Я совсем неплохо устроился. Запасы мяса я храню в радиационном холодильнике. Я отвел целый дом под свою библиотеку и подходящее место для сексаторов. В другом доме я препарирую животных. Часто охочусь, и изучаю лабиринт, пытаясь исследовать все его приспособления. Я надиктовал уже несколько кубиков-дневников. Ручаюсь, что твои приятели-археологи дорвались бы до этих записей с величайшей радостью.

— Наверняка, они дали бы нам множество информации, — согласился Раулинс.

— Не сомневаюсь. Так что я их припрячу, чтобы никто из вас не смог бы добраться до них. Ты еще не проголодался, сынок?

— Слегка.

— Пойду, принесу тебе обед.

Размашистым шагом Мюллер направился в сторону ближайших домов. Когда он исчез, Раулинс негромко произнес:

— Это страшно, Чарльз. Он явно свихнулся.

— Не будь в этом так уверен, — ответил Бордман. — Вне сомнения, девять лет одиночества могут нарушить человеческую уравновешенность, а Мюллер уже тогда, когда я видел его в последний раз, не отличался уравновешенностью. Но скорее всего, он начал с тобой какую-то игру… строит из себя психа, пытаясь выяснить, насколько ты легковерен.

— А если он не притворяется?

— В свете того, что нам требуется, его сумасшествие не играет никакой роли. Это могло бы только помочь.

— Я не понимаю.

— Тебе и не надо понимать, — спокойно ответил Бордман. — Только веди себя спокойно, Нед. До сих пор ты все делал превосходно.

Мюллер вернулся, неся миску с мясом и изящный хрустальный сосуд с водой.