Джек Вэнс - Дворец любви. Умы Земли. Большая планета

— А что будет с вами? Останетесь здесь?

— Нет. Я также покину Дворец. Работа здесь завершена, у меня важная миссия на Альфаноре, которая меня развлечет и, возможно, все изменит… Будьте любезны, выйдите в холл. Мой друг Хеланс ожидает вас.

«Хеланс, — подумал Джерсен, — должно быть, тот белоглазый». Ощущая на себе пристальный взгляд Виоля Фалюша, Джерсен медленно повернулся и пошел к двери. Белоглазый ожидал его в холле. Он держал в руках что-то вроде цепа — стержень, заканчивающийся кусками проволоки. Похоже, другого оружия у него не было.

— Сними одежду, — велел Хеланс, — ты должен быть очищен.

— Это твой язык должен быть очищен, — сказал Джерсен. — Можешь говорить что хочешь, а сейчас ты должен возвратить меня в сад.

Хеланс улыбнулся.

— У меня есть приказ. Можешь упираться, но приказ должен быть и будет исполнен.

— Не тобой, — огрызнулся Джерсен. — Ты слишком толст и медлителен.

Хеланс вскинул цеп, проволоки резко и неприятно засвистели в воздухе.

— Быстро! Или ты выведешь нас из терпения, и наказание будет другим.

Хеланс мускулист и крепок, отметил Джерсен, явно тренированный борец, возможно, столь же хорошо тренированный, как и он сам. И на тридцать фунтов тяжелее. Если у него и есть слабое место, этого с ходу не разберешь. Джерсен неожиданно сел на пол, спрятал лицо в ладони и начал всхлипывать.

Хеланс уставился на него.

— Снимай одежду. Не рассиживайся! — Он подошел и поддел Джерсена носком ботинка, — Ап!

Джерсен вскочил, ухватив ногу Хеланса. Тот повалился назад. Кирт нещадно выкрутил ему ногу так, что мышцы свело от боли. Белоглазый отчаянно заорал, затем упал и замер. Кирт поднял плетку, стегнул его по плечу. Проволоки зашипели, клацнули, Хеланс застонал.

— Если можешь идти, — сказал Джерсен, — просто покажи дорогу.

За его спиной раздались шаги. Джерсен повернулся и увидел высокую фигуру в черном. В мозгу вспыхнули красно-белые огни, и Джерсен потерял сознание.

Это были кошмарные полчаса. Джерсен медленно возвращался к жизни. Он лежал голым в саду, возле стены Дворца. Одежда была аккуратно сложена рядом.

«С меня хватит, — подумал Кирт. — Проект провалился. Не полностью, поскольку я еще жив». Он оделся, криво улыбаясь. Его пытались проучить. Ничего не выйдет. Он уплатил, но боль, как и удовольствие, проходит быстро. Гордость — раздражитель посильнее.

Джерсен прислонился к стене и ждал, когда в голове прояснится. Нервное напряжение еще не спало. На теле не было ни синяков, ни кровоподтеков — только несколько красных рубцов. Живот подвело от голода. Вот она, ирония судьбы: он гость за столом Виоля Фалюша, гуляет по прелестным садам, которые создало воображение врага… Джерсен вновь мрачно улыбнулся. Он и не ждал, что жизненный путь будет усыпан розами.

Смеркалось. Сад никогда не выглядел таким прекрасным. В кустах жасмина дрожали огни, мраморные урны мерцали в темной зелени, словно испуская собственный свет. Стайка девушек из деревушки прошла мимо. Сегодня они были в просторных белых шароварах и несли желтые фонарики. Завидев гостя, девушки закружились возле него, распевая веселую песенку, слов которой Джерсен не понял. Одна приблизилась, поднесла фонарик к его лицу.

— Почему ты такой грустный, незнакомец? Такой мрачный! Развеселись, пойдем с нами!

— Благодарю, — ответил Джерсен, — боюсь, сегодня я мало пригоден для веселья.

— Поцелуй меня, — прошептала девушка, — Разве я не прекрасна? Почему ты так печален? Потому что должен навсегда покинуть Дворец Любви? А мы останемся тут, всегда будем молоды и всегда будем проносить свои фонарики сквозь ночь. Поэтому ты грустишь?

Джерсен улыбнулся.

— Да, я должен возвращаться в дальний мир. И я погружен в свои думы. Не позволяйте мне мешать вашему веселью.

Девушка поцеловала его в щеку.

«Сегодня — твоя последняя ночь, последняя ночь во Дворце Любви. Сегодня ты должен сделать все, чем пренебрегал. Больше не будет времени».

Девушки пошли дальше, Джерсен глядел им вслед.

«Всем ли я пренебрег… Хотелось бы думать, чтобы это было так…».

Он направился к террасе, где ужинали гости. Наварх склонился над блюдом с гуляшом. Джерсен присоединился к нему. Слуга подкатил тележку. Джерсен, который не ел с утра, положил себе приличную порцию.

В конце концов Наварх заговорил:

— Что случилось? Выглядите слегка потрепанным.

— Я провел день с нашим хозяином.

— Да ну! Говорили с ним лицом к лицу?

— Почти.

— И вы узнали, кто он? Марио? Этьен? Танзел?

— Я ни в чем не уверен.

Наварх хмыкнул и вновь склонился над гуляшом.

— Это последняя ночь, — промолвил Джерсен.

— Так мне сказали. Я рад буду уехать. Здесь нет поэзии. Я всегда говорил: радость должна быть свободной, ее нельзя принудить. Глядите! Огромный дворец с великолепными садами, с ожившими нимфами и полубогами. Но где мечта, где миф? Только простодушные могут получать здесь удовольствие.

— Вашему другу Виолю Фалюшу будет грустно слышать это.

— Иного я сказать не могу. — Наварх кинул на Джерсена неожиданно острый взгляд. — Вы спрашивали про девушку?

— Да. Но ничего не узнал.

Наварх прикрыл глаза.

— Я стар, не могу действовать. Слушайте, Генри Лукас — или как вас там, — вы не можете ничего сделать?

— Сегодня я устал, — уклончиво ответил Джерсен. — Меня не слишком любезно приняли.

Собеседники надолго умолкли. Затем Джерсен спросил:

— Когда мы уезжаем?

— Я знаю не больше, чем вы. — Мы сделаем, что можем.

Взобравшись на гребень холма, Мармадьюк отыскивал взглядом высокий кипарис, под которым ютилась хижина символиста. И стоял там кипарис, печальный и одинокий, и хижина подле него. И приветствовал его символист.

— Сотни лиг прошел я, — промолвил Мармадьюк, — чтобы задать тебе лишь один вопрос: есть ли душа у цвета?

— Неужто кто-то утверждает обратное? — вопросил символист и заставил все вокруг сиять оранжевым светом, взмахнув полами тоги, а потом запахнулся в нее с великой ловкостью.

С немалым удовольствием наблюдал за ним Мармадьюк, дивясь мощи старца.

Символист вызвал к жизни зеленый свет, и, присев под ветвями кипариса, спрятал голову в колени, и накрылся тогой, тогда как Мармадьюк лишь руками всплеснул в удивлении.

И пробудил к жизни символист красный свет, и, подойдя к Мармадьюку, играючи, покрыл его тогой.

— О мой друг! — прошептал гость высвобождаясь. — До чего ты искусен.

— Все, что достойно усилий, должно выполнять хорошо, — рек символист. — Теперь внемли моим словам! У каждого цвета двойная природа. Оранжевый есть и веселье цветка, и крик умирающей цапли. Зеленый есть и эманация послемыслей, и печаль северного ветра. Красный, как мы видели, являет собой здоровую простоту.