Роберт Шекли - Лавка старинных диковин (сборник)

– Начнем церемонию, – сказал раввин. Он прокашлялся. – Дошло до меня, что желаете расстаться с господином Моисеем Греличем, с которым вы делите один разум. Если это так, пожалуйста, подтвердите это.

– Подтверждаю, – сказал Ричи. – Я желаю отделиться от Моисея Грелича.

Раввин поднял со стола книжицу, раскрыл ее и показал Ричи, что тому следует повторять за ним.

– Моисей Грелич продал мне свое тело в мою полную собственность. Медицинская процедура была совершена, но я не получил освобожденное тело. Когда я получил тело, Грелич все еще оставался в нем. Несмотря на нарушение соглашения, я позволил ему оставаться в теле, пока он не определится со своей дальнейшей судьбой. Теперь наступило время тело освободить.

Когда Ричи закончил повторять слова раввина, он услышал сухой скрип пера по пергаменту.

– Посему, – продолжил раввин, – я, раввин Шмуэль Шапковский, наделенный властью вершить правосудие по законам этой страны и по религиозным законам, требую, чтобы вы, Моисей Грелич, сказали, что вы здесь.

– Я здесь, равви, – сказал Грелич. – Но вы знаете, я никогда не был верующим. Я даже в Бога не верю.

– Вас сдерживает не Бог, а традиции.

– Принимаю это, равви. Ведь я здесь.

– По моему приказу вы освободите тело, которое по вашему желанию и осознанным действиям больше не принадлежит вам.

– У меня было чудовищное настроение, когда я решился на это, – сказал Грелич. – Жизнь казалась бессмысленной. Но и полужизнь не рай.

– Сейчас я поставлю подпись под этим документом, – продолжал раввин Шапковский. – Когда последняя черта моего имени будет дописана, вы исчезнете, Мои сей Грелич, и отправитесь туда, куда отправитесь.

Писарь вручил раввину перо и придвинул к нему пергамент. Раввин очень медленно стал выводить свое имя.

А Ричи окунулся в свои мысли. Он вспомнил, что еще не успел порасспросить Грелича о Ницше и Камю и о важных вещах, о которых заходил разговор. Он вспомнил гроссмейстера Бобула и официанта-переводчика-агента Лейбера. Ричи понимал, что без Грелича он никогда не пойдет в заведение Ратштейна. Он решит, что этот агент бесперспективен – да и как опустившийся румынский официант в еврейском ресторане сможет сделать для него что-нибудь на американском рынке? Еще он никогда не увидит Соломона. А если увидит – что сможет ему сказать? А Ричи хотел бы попросить Соломона поведать о своей жизни. Хотя Соломон вряд ли захочет даже рассказать Ричи про старые добрые времена в Аддис-Абебе и про то, как чернокожие стали иудеями. Ведь Ричи будет повинен в смерти его друга.

Греличу, конечно, некого винить, кроме себя. Он сам приговорил себя к смерти. Но по-дружески ли это – позволить умереть своему другу и даже способствовать его уходу, особенно когда суицид отступил и больше не манит? Расценивать ли это как акт милосердия и закончить то, что Грелич сам же и начал (пусть даже в нездравом уме)? Вряд ли.

Ричи подумал о своей небольшой и неблизкой семье. Мать умерла. Отец отошел в мир иной в дорогом доме престарелых в Аризоне. Младшая сестра изучает библиотечное дело в Вассар-колледже. Они давно не виделись, даже не переписываются.

Та новая семья, которая возникла вокруг Грелича и приняла к себе Ричи, сулила новые интересные переживания. Ему придется забыть о них, как только он избавится от Грелича.

Неожиданно Ричи возжелал отмены церемонии, отмены казни. В его голове достаточно места для двоих – для него и для Грелича.

Раввин закончил свою подпись и воззрился на Ричи. Его брови вздернулись.

– Ну? – спросил он.

Раввин сделал жест, пламя свечи задрожало и погасло.

Ричи сел на кровати. Ух ты! Неужели! Посмотрел по сторонам, потрогал лицо. Новое, но такое знакомое лицо Моисея Грелича.

– Грелич, ты здесь? – спросил он.

Тишина.

– Грелич! Подъем! Не дури! Давай поговорим!

Нет ответа.

– Ох, Грелич, – сказал Ричи, почувствовав, как его сердце разрывается. – Где ты? Скажи, что ты еще здесь.

– Ну и? Здесь я, где мне еще быть? – послышался знакомый голос в голове.

– Боже, как ты меня напугал. Еще этот дурацкий сон. Мне снилось, что нас разводит раввин.

– Не понял. Мы что, муж и жена, что раввину нужно нас разводить?

– Нет, но очень близко. Сосед по комнате. Сосед по мозгам. В определенном смысле много ближе, чем муж и жена.

– Где ты подхватил эту болезнь? Я имею в виду болтливость?

– Это не пустой треп! Мне надо, чтобы ты был здесь. Я хочу позвонить Соломону и Эсфири и опять встретиться с ними вечером у Ратштейна.

– Уже договорились. Снова хочешь потолковать со своим румынским агентом? У тебя нет мозгов, Ричи.

– Если мне покажется, что он обстряпывает свои темные делишки, то никогда не попрошу его представлять мои интересы. Но, может быть, он честный шлемель? Посмотрим.

– У меня есть сюжет для рассказа, – сказал Грелич.

– Будет интересно услышать.

– Давай завтра. Сегодня лучше поспим, ладно?

Ричи согласно хрюкнул. И снова Грелич сразу рухнул в сон, а Ричи лежал на кровати и смотрел на игру света и тени на потолке. Затем все же провалился в дрему. Последней мыслью было: завтрашний день настанет для них обоих – для Ричи и Грелича.

Широкая старая арена. Стены из кирпича и тесаного камня. На трибунах полно мужчин и женщин в праздничных одеждах. Над головой жаркое солнце заглядывает в прорехи облаков. Операторы в первых рядах проверяют и регулируют камеры.

Это арена корриды в испанском городе Альмерия.

Под трибунами – комната, дверь из нее ведет наверх. Раньше оттуда выходили на арену матадоры. Но теперь вместо матадора Рон Джеймс, одетый в красный с золотым и серебряным шитьем костюм тореро. Однако шпаги нет. Рон совершенно безоружен.

Сегодня не обычная коррида. Сегодня корпорация ГИК сняла арену для съемки эпизода шоу «Поставь на кон планету!» и раздала бесплатные билеты всему городу.

Арена заполнена целиком. Всем интересно увидеть, что американцы придумали на этот раз. Мэр города не в своей отдельной крытой ложе. Он сдал ее персоналу ГИК, ее комментаторам и операторам, которые запишут происходящее и объяснят огромной американской аудитории, что именно она наблюдает. А эта аудитория уже пресытилась спецэффектами. Ей нужно знать наверняка, что она видит настоящую опасность и риск.

В комнате под ареной тренер хлопает напоследок Рона по спине. Говорит:

– Не забудь, этот бык цепляет левым рогом.

Рон кивает. Он скован возбуждением и страхом. От прикосновения тренерской руки он кривится. Ему не хочется выходить к быку. Но надо. Потому он встает и выбегает на арену, машет публике. И замечает быка в тот же момент, когда бык замечает его.

Облака исчезают. От безжалостного солнца на песке черные, резко очерченные тени. Зрители в нетерпении подались вперед.