Роберт Шекли - Лавка старинных диковин (сборник)

– Жуть какая! Тот голос, который пониже, – это вы?

– Ага, и воображаемые пейсы тоже мои. Не обращайте внимания. О чем еще говорил Натан?

– Я почти ничего не знаю. Как-то он говорил о менялах в храме. Думаю, он имел в виду господина Мейера. В любом случае все это ему не нравилось.

– Менялы тоже люди, им жить на что-то нужно, – сказал Грелич.

– Не будем отвлекаться, – вступил в разговор Ричи. – Рахиль, почему вы берете на себя ответственность?

– Я убеждала Натана следовать своей совести. Говорила ему, что совесть – истинный глас Бога. Наверное, его проняло. Но поверьте, я и предположить не могла, что он решится на такое. Если, конечно, это его рук дело.

– Вы знаете, где мы можем найти Натана Когана? – спросил Ричи.

Женщина открыла сумочку и достала клочок бумаги:

– Вот его адрес, а вот адрес его раввина. Это все, что я могу для вас сделать. Да, вот еще что. Натан очень увлекается шахматами. Как-то мы даже были в шахматном клубе. Не помню, где это. Может, в центре? Клуб мне понравился.

В клубе «Маршалл» Натана не обнаружили. Зато нашли его в Манхэттенском шахматном клубе на Девятой Западной улице, в Гринвич-Виллидже. На него указал директор клуба. Натан оказался высоким худым бледным юношей с темными волосами. Он сгорбился за первой доской над защитой Нимцовича. Венгерский гроссмейстер Эмиль Бобул играл белыми. Бобул случайно зашел в клуб сыграть партейку-другую, но явно встретил в лице Натана серьезного соперника. Натан согнулся над доской, одной рукой подперев скулу, другую положив на шахматные часы.

Через какое-то время Натан заметил и узнал Грелича, минуту подумал, разлепил губы, тряхнул головой и прошептал что-то Бобулу. Гроссмейстер кивнул в ответ. Натан еще что-то пробормотал. Бобул пожал плечами. Натан перевернул на доске своего короля, поднялся с места и направился к Греличу:

– Господин Грелич, думаю, мне нужно вам кое-что объяснить.

– Сделайте одолжение, – сказал Грелич.

После чашечки кофе в ближайшем кафетерии Натан сказал, почему он прервал операцию:

– Я знал, что мне бы лучше этого не делать. Самоубийство и передача тела узаконены, не следует пытаться обойти санкционированные государством процедуры. Господина Каслмена я пересадил в другое тело, не испытывая никаких угрызений совести. Если господин Грелич решился пустить в свое тело господина Каслмена, это не мое дело. Но когда наступила пора «выключить» Грелича, уничтожить его электрохимические связи, то есть приговорить его к смерти, я засомневался. И колебался слишком долго. Я просто ушел. Я говорил себе: какая твоя работа? Щелкать переключателями и нажимать на кнопки. Но я принял все это близко к сердцу. Они хотели сделать меня палачом. Чтобы я сознательно пошел на это. Для меня слишком.

Стрелки часов перевалили за одиннадцать вечера, когда Ричи-Грелич вернулся в свою квартиру, по пути перекусив в ирландском пабе. Хоть Грелич и был вегетарианцем, он не воспротивился, когда Ричи заказал себе сэндвич с говяжьей солониной, домашнее жаркое, небольшой салат из зелени и пинту красного «Киллиана».

– Надеюсь, ты не против, – сказал Ричи, впиваясь зубами в сэндвич.

– С чего вдруг? Я тебе продал свое тело. Если нравится портить его паршивой трефной [18] Трефной – некошерный. пищей, это твои проблемы.

– Еще пива?

– Как хочешь.

Вторую пинту Ричи не заказал. Не хотелось бы добираться до душа на четвереньках. И еще его интересовало, как пройдет эта ночь. Вчера он был истощен морально и физически. Как-то оно сегодня будет? Словно в первый раз. Он чувствовал себя неуютно, осознавая, что спит с Греличем, даже если и в одном теле. Он вообще сможет уснуть? Ричи надеялся на естественную потребность тела в отдыхе – оно само заснет, когда в этом возникнет необходимость.

Но чье это тело? Понимало ли оно когда-нибудь, какому разуму принадлежит? Понимает ли само тело – не Каслмен, не Грелич, само тело, – что теперь оно называется по-другому?

В квартире Грелич принял душ, нашел комплект пижамы Ричи и переоделся. Не обсуждая это с Ричи, лег на кровать, выключил лампу, обхватил подушку и уснул.

Ричи лежал в теле совершенно без сна, ему было жуть как неудобно. Он смотрел на блики от проезжающих мимо дома машин.

Он пробовал убежать прочь из бессонной ночи. Он наблюдал игру света и тени на потолке – замысловатые гипнотизирующие узоры. Он чувствовал себя несчастным оттого, что не имеет собственного тела, что не может подняться, пойти на кухню и сделать бутерброд, посмотреть телевизор, сыграть на компьютере. Вместо него Грелич управляет телом, а он, Ричи, пролежит здесь всю ночь, глядя в потолок. Он даже не может подняться, чтобы выпить. Нужно бы поговорить с Греличем на этот счет, если текущее положение вещей затянется. А он страстно желал, чтобы оно быстрее закончилось. Как он может спать в незнакомом теле, разделяя черепную коробку с человеком, которого он едва знает? У любого на его месте в таких обстоятельствах была бы бессонница. С этой мыслью Ричи и заснул.

Ему приснился сон. Он идет по длинному темному коридору к закрытой двери, из нижней щели которой пробивается яркий свет.

Дверь открывается, Ричи входит.

Маленькая темная комнатка, косой потолок. Кажется, чердак. Перед Ричи ровный деревянный стол, на нем горит свеча в оловянном подсвечнике.

В дальнем конце комнаты высокое окно. Ни штор, ни занавески. А за стеклом темнота городской ночи, более густая, чем темнота в комнате.

Вот он на полпути. За столом два человека, смотрят на него. На одном, сидящем справа у самого края стола, пожилом и тощем, темные бесформенные одеяния и ермолка на голове, очки в тонкой оправе подняты на лоб. Перед ним на столе развернут пергамент, в правой руке заостренное стальное перо.

Второй человек также стар, но крупнее и выглядит добрее. На нем темная одежда, черная касторовая шляпа и очки в роговой оправе. Через плечи перекинут какой-то платок, длинная белая борода спускается до середины груди. Он посмотрел на Ричи:

– Заходите. Пришло время. Вы принесли катубу? [19] Катуба – брачный контракт.

– У меня есть, равви, – сказал тощий, повернулся к Ричи и продолжил: – Я писарь. По закону полагается при ходить сюда со своими принадлежностями и пергаментом. Но кто в наше время чтит закон? Так что у меня для вас подарок – мое перо и пергамент. Не будете ли вы столь любезны одолжить мне их, чтобы я мог составить документ?

– Да, конечно, – ответил Ричи, не понимая, что происходит.

– Вы не еврей, не так ли, господин Каслмен?

– Нет, не еврей, – ответил Ричи.

Раввин даже не одарил его взглядом, но Ричи почувствовал, что это нехорошо с его стороны – не быть евреем. Он сдержал в себе желание тут же за это извиниться.