Григорий Тёмкин - Звёздный егерь

Кем разрешалось? Егерем или сверхгостеприимными хозяевами? Ведь есть же правила, созданные, чтобы охранять природу от человека, и раз нельзя никому, то почему можно ему, с какой стати? Для него делают исключение. Делают, сами на то права не имея. И нечего ссылаться на других, он всегда мог отказаться. И мог, и должен был. Хотя, если б он всю жизнь охотился только по путёвке, он и половину бы не наохотил того, что успел, половины бы не увидел из того, что повидал. Смог бы он отказаться от всего этого? Нет, теперь уже нет. Может быть, раньше. Стой, не хитри с самим собой, и двадцать лет назад бывали у тебя подобные мысли, но ты загонял их вглубь, отмахивался от них, как от назойливого комара. Но ведь всё же охотился всегда так, как надо охотиться, по совести. И доохотился до того, что эколога этого, Кирсанова, совсем молодого человека, только с университетской скамьи, заставил нарушить служебный долг. Ну, ладно, одно дело — когда тебя принимают опытные «ублажатели»: не ты первый, знаешь, не ты последний. Но тут-то видел же, что мальчишку тошнит от их «особого положения». Видел и всё же от охоты не отказался, своя забава дороже. А Виктору, Виктору почему слова не сказал, когда тот выдру притащил? Ведь разозлился на него, а смолчал. Даже заступился. Из проклятого чувства солидарности. Мол, раз друзья, поддерживай, что бы ни случилось. Всегда по одну сторону баррикады. А Кирсанов, что ж, выходит, по другую? Вот тебе и на, доктор, докатился, оказался с экологом по разные стороны.

Грауфф горько пожевал нижнюю губу, крепкие зубы скрипнули по волоскам бороды, густо зачернившей половину лица. Из шестидесяти трёх лет своей жизни он не менее тридцати отдал увлечению охотой, и не раз ему приходилось чувствовать укоры совести. Он научился не обращать на них внимания, считая, что не заслужил упрёков: в охоте его привлекали прежде всего не погоня за трофеями, не стремление добыть экзотического зверя на удивление друзьям и знакомым, а романтика, приключения, возможность испытать себя, слиться с природой планеты — неважно, своей или чужой. Грауфф никогда не огорчался, если охота оказывалась нерезультативной. Может быть, именно поэтому он редко возвращался пустым и с готовностью делился добычей с менее удачливыми товарищами. Грауфф знал и понимал лес, обладал хорошо развитой интуицией, чувствовал себя на любой охоте свободно и уверенно и считал, что он с природой в приятельских отношениях и может говорить с ней на «ты», и потому «по-приятельски» позволял себе то, что другим было непозволительно. Только сегодня, впервые за многие годы, он подумал, что никто, ни один человек, не имеет права разговаривать с природой иначе, как на «вы», и ощутил такое незнакомое и потому, наверное, такое неприятное чувство стыда. Грауфф понял, что ему почему-то не хочется больше преследовать трёхпалого.

Они прошли по следу ещё с полчаса, натолкнулись на неостывший труп рогатого муравьеда с перебитым позвоночником, двинулись дальше, снова растянувшись цепью.

Сухая, чуть присыпанная листьями почва редколесья сменялась влажными моховыми болотцами, тропа, оставленная зверем, то взбиралась на невысокие, покрытые хвойным стлаником сопки, то спускалась в проточенные неутомимыми ручьями овраги. Разглядывая отпечатки в форме трилистника на очередном островке сырого мха, Грауфф вдруг заметил, что травинки, примятые по границе следа, ещё не распрямились. Он потрогал дно следа: мох был плотно прижат к грунту. Если бы зверь прошёл хотя бы час назад, пружинистый мох успел бы немного приподняться. Грауфф негромко два раза свистнул.

— Что? — возбуждённо блестя глазами, спросил прерывистым шёпотом подбежавший Бурлака.

Грауфф подождал эколога и указал на след:

— Думаю, зверь был здесь не более пятнадцати минут назад. Скорее, даже менее.

Стас внимательно оглядел отпечаток и согласно кивнул.

— Он устал. Шаг стал короче, края следов — отчётливей, не так смазаны, как при беге, — добавил Грауфф. — Похоже, трёхпалый собрался отдохнуть.

— Так чего же мы ждём! Ещё бросок — и он наш. — Бурлака был весь охвачен азартом погони, в нём уже не чувствовалось грузности немолодого, полного человека, напротив, он двигался легко, бесшумно, по-кошачьи упруго, словно готовясь к последнему решающему прыжку на загнанную добычу. — Ну, вперёд?

— Не будем спешить, — возразил Стас. — Я знаю эти места. Впереди небольшой молодой лес, даже не лес, а рощица. За рощей — река. Скорее всего, зверь там и никуда оттуда не денется.

— Это почему же? — язвительно осведомился Бурлака. — Не вы ли говорили, уважаемый эколог, что не представляете себе, что это за зверь. Я бы не рискнул судить о повадках животного, которого в глаза не видывал.

— Виктор, прекрати! — резко оборвал его Грауфф. — Сядь и не суетись, ты сегодня уже раз отличился, хватит!

Ошеломлённый оппозицией друга, Бурлака сел на землю и развёл руками:

— Ну, знаете.

— Ты что, первый раз на охоте? — сердито продолжал доктор. — Уже вон лысый совсем, а всё как ребёнок. Зверь устал, это бесспорно. А раз так, ему нужно есть и пить. Мясо он, мы видели, не ест, значит, пища для него будет в молодняке. Там же безопасней идти на водопой. И лёжку устроить тоже.

— Поэтому, — заключил Стас, — не будем торопиться. Сначала передохнем, подкрепимся. — Он достал из кармана плоский пакет, надорвал упаковку. — Угощайтесь. Пока сухим пайком. Но ужинать точно будем на базе. Через полчаса трёхпалый будет наш.

Некоторое время они молча хрустели галетами, потом Грауфф неожиданно спросил:

— Скажите, Стас, а вы уверены, что мы должны убить трёхпалого? Стас отозвался поспешно, даже слишком поспешно, как будто давно уже обдумывал ответ.

— Конечно, Грауфф. Этот зверь — убийца. В дикой природе постоянно совершаются убийства, мы понимаем это разумом, и всё же наши симпатии всегда на стороне жертвы, а не хищника. Мы бы предпочли, чтобы животные не убивали друг друга, но мы миримся с этим, потому что таковы правила их существования, их инстинкты. Мы миримся с этим, потому что в них есть хоть и печальный, но смысл. Но мы не можем прощать бессмысленные убийства.

— Да что ты хочешь сказать, Глен? — возмутился Бурлака. — А если этот трёхпалый бешеный? А если он по заповеднику эпидемию разносит?

— «Если, если». — покачал головой Грауфф. — А если нет?

— То есть что значит нет? — даже поперхнулся от негодования Бурлака. — По-твоему, он что, с голоду носится по лесу и всем встречным черепа дробит? А может, неизвестное разумное существо на трёхпалых копытах совершает свои эстетические отправления?

— Поймите меня, Грауфф, — сказал Стас. — Я, как эколог, не имею права бесстрастно наблюдать, когда кто-то истребляет всё живое на своём пути. Я прислан сюда не наблюдателем, моя обязанность — охранять окружающую среду, защищать природу Анторга.