Григорий Тёмкин - Звёздный егерь

Надя окончательно успокоилась. Вот так из мухи делают слона, из кишечнополостного полипа — гиганта мысли. К чему усложнять, когда всё достаточно просто?

И поморщилась, ощутив слабый и в то же время неприятно болезненный укол от ещё раз затухающим бликом мелькнувшей мысли: «А вдруг всё и в самом деле не так просто?»

Надя ошибалась, предположив, что Краснов сидит и «заводит» себя в библиотеке. Не было его и в каюте у Чекерса.

Пилот и эколог разговаривали в рубке. И если б Надя заглянула в этот момент к ним, она была бы удивлена спокойному, деловитому тону их беседы.

— Игорь, — пилот сидел в кресле напротив Краснова, — давай ещё раз попытаемся разобраться. Скажи как эколог, хотя бы теоретически это возможно — чтобы кораллы развились до уровня интеллекта?

— Ты же знаешь, Боб, почти все верят в существование разумной жизни на других планетах, но пока разума ни на одной из известных планет не обнаружили. А теоретически… Чего-чего, а теорий хватает. К примеру, есть гипотеза, что при наличии определённой стабильности окружающей среды какие-либо из форм органической жизни рано или поздно обязательно достигнут стадии интеллекта. Но тут снова проблема, что считать интеллектом?

О критериях разума существует много спорных точек зрения. Одни философы считают, что разум — это умение трансформировать окружающую среду в собственных интересах, например, добывать полезные ископаемые или строить города.

Другие им на это возражают, не ставят качественной границы между Человеком Разумным и существами, разумом явно не обладающими: бактерии-металлофаги куда раньше людей начали добывать из почвы и морской воды чистые металлы, а обладатель прекрасно развитых конечностей — осьминог — живёт в собственно, так сказать, построенных поселениях. Интеллект, утверждают они, проявляется прежде всего в употреблении обширного числа речевых символов, способности к абстрактному мышлению и анализу, умении решать математические задачи. Многие в интеллекте видят способность понимать и контролировать взаимосвязи. А есть и совсем широкая формулировка, по которой разум начинается с осознания себя. Ну, по этому определению на практике судить вообще о разуме невозможно. Стоит себе, скажем, баобаб тысячу лет, и кто его знает: вдруг он давно уже осознал и себя, и собственное место в мироздании, вполне ими удовлетворен и философски!

— Но разработаны же специальные системы для определения интеллекта, тесты, шкалы…

— Однако единой системы нет. Наверное, всё-таки невозможно провести чёткую линию между разумом и неразумом. И судить, что отнести по эту сторону, а что по ту…

— Вот видишь: судить невозможно, а мы судим. Каждый день судим, каждую минуту, на каждом шагу уничтожая какую-то жизнь — бактерии, насекомых, скот, баобаб твой, насчёт которого ты сейчас острил. А вдруг он и в самом деле разумен? Или есть гарантия, что нет?

— Абсолютной, стопроцентной гарантии дать невозможно, Боб, — покачал головой Краснов. — Существует определённая вероятность, что этот баобаб окажется как-то по-своему разумен. Но с позиции всего человеческого опыта вероятность подобная ничтожна.

— И потому сбрасывается со счетов?

— Сбрасывается. Органическая жизнь зиждется на движении из одной формы в другую. Иначе не было бы эволюции.

— Так уж бы и не было? — усомнился в категоричности последнего утверждения Чекерс.

— Скорее всего, не было бы, — поправился Игорь. — Я всё же считаю, что разумная жизнь должна уметь влиять на окружающую среду для достижения отдалённых, несиюминутных целей. А значит, при необходимости и видоизменять гетерогенную органику.

— Убедил, убедил. Границ нет, но человек единственное явно разумное существо и потому имеет право другие существа «при необходимости видоизменять». Так что же нам мешает «видоизменить» горстку кораллов? Или раз тебе показалось, что они тоже умеют воздействовать на среду, их можно уже считать на нашей половине?

— Ты же сам спросил меня про теорию, Боб. Теоретически колония коралловых полипов могла эволюционировать до образования интеллекта, как любое другое живое существо. Тем более на незнакомой нам планете.

— Не вижу последовательности, Игорь. Кораллы воздействуют на твою руку, на угрожающую тебе барракуду — и ты предполагаешь в них разум и готов поступиться ради них жизнью. Но вот на тебя пытается воздействовать барракуда — и ты объявляешь её хищником и палишь из станнера, чтобы убить её. Где логика?

— Я человек, Роберт, и сужу человеческими мерками. Когда на тебя мчатся с разинутой пастью, трудно в этом усмотреть попытку к контакту. Скорее всего, это обычные действия крупной хищной рыбы, типичные для любой открытой экосистемы, где идёт борьба за выживание. А вот кораллы проявили себя нетипично.

— Перечисли эти нетипичные проявления, если тебе нетрудно, — Чекерс приготовился загибать пальцы. Или, вернее, отгибать, подумал Игорь: сам он, когда вёл счёт на пальцах, всегда раскрывал ладонь и начинал загибать пальцы с мизинца, — Роберт же выставлял сжатый кулак и на счёт «раз» выпрямлял большой палец…

— Фактов немного, — сказал Игорь. — Первое. Ночью, в белом свете, кораллы дают розовые оттенки, а под прожектором и даже после его выключения наблюдается сложное цветное свечение, в котором может заключаться информация. Второй факт. Вчера, когда я хотел отломить коралловую ветвь — не нечаянно, как во время ходьбы по дну, а специально, — то мне на мгновение сковало руку, словно кто-то невидимый пытался попросить не делать ему больно. И, в-третьих, эпизод с барракудой. Она была блокирована при таких обстоятельствах, что я усматриваю в этом лишь одну цель — дать нам с Надей уйти…

— Всё? Фактов больше нет?

— Всё.

— Хорошо. Теперь давай я объясню эти факты по-своему. Начнём со свечения. — Роберт вернул в кулак один из трёх отогнутых пальцев. — Не мне тебе рассказывать, сколько в природе люминесцирующих животных. Какими только цветами они не светятся: кто белым, кто жёлтым, кто багрово-красным. А на твоём Анторге — разве не переливается всеми цветами радуги анторгская утка?

— Только в инфракрасной подсветке, — заметил Игорь.

— Ну и что? А прожектор — разве не подсветка? Причём не забудь, что мы в океане, где особенно много всяких «хамелеонов»: осьминоги, камбалы, креветки. Пойдём дальше, насчёт «скованной» руки. Ты сам говорил, что руку тебе могло свести просто от усталости. Могло ведь?

— Могло.

— Вот видишь. И последнее. Вовсе не обязательно, что барракуду кто-то держал, не пускал к вам. Почему бы не предположить, что на неё так странно подействовал станнер?

— Я расшифровал кое-что из записей на лабораторном компьютере, Боб, — возразил эколог. — Эта барракуда действительно невосприимчива. У неё целых четыре моторно-двигательных центра, дублирующих друг друга: невероятный запас жизнестойкости. Дать импульс, способный перекрыть диапазон всех четырёх центров, наша стан-игла не может. В лучшем случае парализуются два, но барракуда этого даже не почувствует.