Мария Фомальгаут - Реалити-шоу «Властелин мира» (сборник)

Мало-помалу я научился ждать её. Просто поймал себя на том, что жду её. Почему-то мне казалось, что это была именно она. Там, в колеснице.

Мунк поднимал голову.

Лаял в темноту ночи.

Я выходил на крыльцо, колесница чуть притормаживала возле меня.

…умершие не исчезают безвозвратно, переселяются в какие-то другие миры, о которых мы ничего не знаем, даже толком не знаем, есть они или нет. Иногда они напоминают нам о себе шорохом в ночи, отзвуком голоса, туманным образом – на грани сна и пробуждения.

Потом пришли другие шорохи. Нехорошие, недобрые шорохи. Мунк поднимал голову, бешено лаял в темноту ночи. Я выходил на крыльцо, слушал гул, утробный гул ползущих по земле металлических тварей. Что-то происходило там, по ту сторону ночи. Что-то случилось, что смолкли все звуки, шорохи повозок, голоса птиц, остался только утробный гул, и ещё что-то, непонятное, бах-бах-бах!

И до рассвета – заливистый лай Мунка, до рассвета – утробный гул, скрежет, и – бах-бах-бах!

И на следующую ночь. И на следующую. И на следующий год. И на следующий. Что-то происходило там, один раз в тумане я даже увидел повозку – массивную, приземистую – с длинной палкой впереди, из палки вырывалось пламя.

Я привык к рокоту, скрежету и бах-бах-бах, как привыкал к топоту копыт и шороху колесниц. Даже когда они сворачивали с дороги и проезжали через мой дом, насквозь, я не вздрагивал, только Мунк поднимал мохнатую голову с моей груди.

А однажды Мунк залаял в темноте ночи. Так он лаял не когда к хижине подбирались дикие звери, это был совсем другой лай. Так Мунк лаял, когда что-то случалось там, в том мире, где всё можно было услышать, но не увидеть.

Я выбежал в ночь, остановился, прислушался, долго не мог утихомирить Мунка: да не бреши ты так, сам услышал, дай другим.

Наконец, я услышал.

Шорох повозок.

Аккорды незнакомой музыки.

Обрывки голосов, редкий смех.

Я ждал.

Она появилась перед рассветом, прошуршала своей повозкой, приостановилась на несколько секунд. Мы узнали друг друга после долгой разлуки, как будто не только после утробного гула и бах-бах-бах, но после разлуки более долгой…

В тот же день я пришёл к Миле, говорил с ней, она мне, как всегда, не ответила. Она мне никогда не отвечала с тех пор, как умерла. Я спрашивал у неё совета, ответа не получил.

А потом всё случилось.

Когда Мунк поднял голову среди ночи.

Нет, не так, как он поднимал голову, когда в чаще рыскали звери. И не так, как поднимал голову, когда с неба падала звезда и путалась в кронах деревьев. И не так, как поднимал голову, когда подъезжал старый Тихон на своей кляче, купить куньих шкурок или продать рыбы. И не…

Так Мунк поднимал голову только в одном случае.

Когда она…

Я вышел на крыльцо. Я ещё не слышал её, только чувствовал там, там, в тумане ночи. В бесконечном потоке колесниц, спешащих из ниоткуда в никуда. В незверином – вау-вау-вау-пик-пик-пик – рычании.

И ещё одно я почувствовал. Другое что-то. Недоброе. Так бывает, когда ещё ничего не случилось, но чувствуешь: должно случиться. Здесь. Сейчас.

Мунк бешено лаял.

Юркнула в зарослях вспугнутая векша.

Я услышал шорох её колесницы, утробное незвериное урчание. И услышал ещё что-то, надвигающееся откуда-то из ниоткуда, из темноты, гораздо более громадное, массивное, недоброе…

Мунк бешено лаял. Он тоже чувствовал беду.

Я бросился наперерез между ними, между её повозкой и тем тёмным, что надвигалось оттуда…

Бешено лаял Мунк…

…иногда – в моменты очень сильных эмоциональных потрясений – миры соприкасаются особенно тесно, между ними появляются бреши, провалы, в которые…

Бешено лаял Мунк.

– Чего брешешь, чего брешешь, чего ты, собака, а как баба на торжище брешешь… Ты мне скажи, друг сердечный, хозяин-то твой где околачивается? Э-эй, Жданушка, ты где, а? Во, блин, и печка не топлена… Куда это хозяина твоего шут занёс, что уже седмицу целую нет?

– Милочка, ты-то чего загруженная такая?

– Ой, Ленусик, да вообще тут дела такие… Ты прикинь, еду в матизике своём, никого не трогаю, тут камазище из-за угла выруливает, жуть такая… я думала всё, хана мне, уже приготовилась, уже завещание писать…

– Да ну тебя, живая же осталась…

– Жива-ая… Ты прикинь, камаз тормозит, я такая смотрю, там под колёсами человек валяется… откуда он взялся вообще, хрен пойми… Дикий весь такой, обросший, и не одежда на нём, а не пойми, что… как шкура звериная…

– Да ну, гонишь…

– Да ничего я не гоню, я прямо офигела, увидела… а ещё бы чуть-чуть, и меня бы этот камазище грохнул…

– А ты его раньше видела? Этого, который под колёса кинулся?

– Да нет, вроде… или да, вроде… где-то видела… как будто в прошлой жизни… чёрт его пойми…

2013 г.

У меня же теперь из зарплаты вычтут, плачет Диана. Меня же теперь хозяин на лавке разложит и выпорет.

Другой бы посмеялся над ней. А я не другой. А я не смеюсь. Я её хозяина знаю. И разложит, и выпорет. И мало не покажется. Хозяин у неё крутой, чуть что не по нему, рычит, жаром пышет, а то и незадачливого работника с потрохами сожрёт.

Плачет Диана, убивается, бормочет всё про какую-то недостачу. И чёрт её пойми, что за недостача, чего недостача, куда недостача, ничего не разберёшь.

Оглядываю магазин, вроде всё при всём, всё на месте. Деревья по углам стоят, птицы райские сидят, фонтаны-водопады журчат всякие, солнышко под потолком подвешено, по углам всякие зайцы-побегайцы расставлены, белки, суслики… Вокруг банки с клубникой-земляникой понаставлены, цветы всякие понасажены, вроде бы всё при всём, чёрт пойми, что тут пропало…

А Диана ревёт, заливается, третья недостача за неделю, что ж дальше-то будет… Чувствую, не к месту я пришёл, и не ко времени, не до цветов тут, не до танцев-обниманцев, раз горе такое…

Сел я у входа, стал за людьми приглядываться, кто заходит, кто выходит, кто за чем зашёл. В основном же так заходят, поглазеть, да и то сказать, при наших-то доходах такие вещи не купишь. Вот и ходят люди, смотрят, на цветы-кусты, на зайцев-побегайцев, на птичек-невеличек, просят, а покажите то, а покажите это, а можно во-он то посмотреть? Диана спрашивает, а покупать-то вы собираетесь? Ну спасибо, спасибо большое, мы подумаем…

И уходят. И до сих пор думают.

И чёрт их пойми, кто тут что ворует, со стороны посмотреть, так все по струночке ходят, никто лишнего не возьмёт, а ведь куда-то пропадают капельки солнца, цветочки-лепесточки, птички-невелички, зайцы-побегайцы…

Куда?

Вечером обходим магазин, Диана уже заранее боится, трясётся вся, бормочет что-то про хозяина, который её с потрохами сожрёт и добавки попросит. Я ей подмигиваю, не дрейфь, всё хорошо будет, у-ух мы этого хозяина, пусть только сунется…