Айзек Азимов - Фантастическое путешествие II

— Тем не менее, у меня есть ощущение, что вы еще его любите.

— Если и да, — горько ответила Калныня, — пусть это останется моей болью, но не моей дочери.

— Именно поэтому вас тоже пришлось убеждать принимать участие в этом эксперименте?

— И работать рядом с ним? Да, поэтому. Но они сказали, что меня уже нельзя заменить и что работа во имя науки стоит превыше всех чувств, превыше гнева, превыше ненависти. Кроме того...

— Кроме того?

— Да, если я выйду из проекта, я могу потерять статус советского ученого. Я теряю многие привилегии и доплаты. Что, вроде, не так уж и важно. Но всего этого вместе со мой лишается и моя дочь — а это уже... извините.

— Юрия тоже пришлось уговаривать работать с вами?

— Его? Конечно, нет. Проект — единственное, чем он живет. Он даже не смотрит в мою сторону, просто не замечает. И если он погибнет во время эксперимента...

Она остановила рукой его возможные возражения.

— Ради бога, не подумайте, будто я верю, что такое может случиться. Я накручиваю это для сравнения, чтобы лишний раз помучить себя. Так вот, случись ему погибать, он даже и в этот момент не задумается, что я-то ведь погибаю вместе с ним.

Моррисон почувствовал себя неуютно.

— Не говорите так, — пробурчал он. — А что же тогда будет с вашей дочерью? Наталья обещала вам что-нибудь?

— Ей нет необходимости это делать. Я все знаю и без нее. Ее будет воспитывать государство, как дочь пострадавшей во имя науки. И для нее это будет не худший вариант.

Софья на секунду замолчала и огляделась вокруг:

— Кажется, все уже пришло в норму. Нас скоро выпустят.

Моррисон пожал плечами:

— В оставшееся время сегодня вас подвергнут медицинскому и психологическому осмотру, Альберт. Как, впрочем, и меня. Это будет очень нудно, но без этого не обойтись. Как вы себя чувствуете?

— Я чувствовал бы себя еще лучше, — честно признался Моррисон, — если бы вы не вели этих разговоров о смерти. — Слушайте! До каких размеров нас завтра уменьшат, прежде чем отправить в тело Шапирова?

— Это решает Наталья. Очевидно, до размеров мельчайшей клетки. Или молекулы.

— А подобное уже на ком-нибудь проделывали?

— Не знаю.

— Ну, на кроликах? На каких-нибудь неодушевленных предметах?

Калныня покачала головой:

— Мне об этом неизвестно.

— Но откуда вы тогда знаете, что минимизация до таких пределов возможна? И что все мы при этом останемся живы?

— Это подтверждается расчетами. Вы же понимаете, что любой эксперимент в основе своей опирается на теорию.

— Да, но во всем надо знать пределы. Не лучше бы было испробовать ультраминимизацию сначала на куске пластика. Затем на кролике, затем на...

— Да, конечно. Но нужно сначала убедить Центральный Координационный Комитет позволить нам тратить энергию на эти эксперименты. А это, уверяю вас, нелегкая задача. Кроме того, все это растянется на годы и месяцы. А у нас нет времени! Мы должны попасть в мозг Шапирова немедленно.

— Но ведь мы же готовимся к чему-то беспрецедентному, собираемся проникнуть в неизвестную область, имея в активе всего лишь теоретические предположения...

— Да, да, все так. Пойдемте, уже дали свет. Надо спешить к ожидающим нас физиологам.

Легкая эйфория, охватившая Моррисона по случаю удачной деминимизации, быстро улетучилась. То, что ему пришлось испытать сегодня, ни в коей мере не являлось доказательством завтрашнего успеха. Страх понемногу возвращался.

Поздним вечером, после долгого и утомительного медицинского осмотра, он сидел с четырьмя советскими исследователями за ужином. «Последний ужин», — мрачно думал Моррисон.

Присаживаясь к столу, он взорвался:

— Никто не ознакомил меня с результатами обследования!

И спросил, повернувшись к Софье:

— А вас обследовали?

— Да, конечно, Альберт.

— И сказали результаты?

— Нет. Поскольку не мы им за это платим, они, видимо, не чувствуют себя обязанными сообщать что-либо.

— Не берите в голову, — весело заметил Дежнев. — Мой старик, бывало, говорил: «У плохих новостей орлиные крылья, а у хороших — лапы ленивца». Если они вам ничего не сказали, значит, ничего страшного и нет.

— Даже плохие результаты, — проговорила Баранова, — сообщили бы мне, и только мне. Я одна уполномочена решать вашу судьбу.

— И что же они вам сказали обо мне? — поинтересовался Моррисон.

— Что ничего особенно страшного нет. Вы можете отправиться с нами. И через двенадцать часов наше «плавание» начнется.

— А есть ли что-нибудь не особенно страшное, Наталья?

— Ни о чем плохом в докладе не упоминалось, кроме того, как выразился один доктор, что вы «продемонстрировали типичную американскую привередливость».

— Ха! — воскликнул Моррисон. — Одна из наших американских свобод позволяет нам быть привередливыми, если врачи демонстрируют по отношению к нам типичное советское безразличие.

Тем не менее, опасения по поводу состояния его мозга и психики начали в нем потихоньку ослабевать, неминуемо уступая место опасениям перед предстоящей минимизацией вообще.

Он погрузился в мрачное молчание и медленно, без особого аппетита, ел.

Юрий Конев первым поднялся из-за стола. На какое-то время, стоя, он завис над столом. Его молодое лицо хмуро напряглось.

— Наталья, — произнес он, — я должен пригласить Альберта в свой кабинет. Нам необходимо обсудить завтрашние проблемы и подготовиться к ним.

— Помни, пожалуйста, — заметила Баранова, — что мы должны хорошенько выспаться. Не забывай о времени. Нужен тебе Аркадий?

— Он мне не нужен, — ответил Конев высокомерно.

— И все-таки, — сказала Баранова, — у твоих дверей будут два охранника. Если понадобится, позови их.

Конев нетерпеливо отвернулся от нее:

— Уверяю тебя, Наталья, они мне не нужны. Пойдемте, Альберт.

Моррисон, наблюдавший за ними исподлобья, встал:

— Это далеко? Я устал ходить взад и вперед по Гроту.

Он понимал, что ведет себя грубо, но это, казалось, не волновало Конева, который ответил тем же:

— Я думаю, что для профессора привычно носиться взад-вперед по университетскому кампусу.

Моррисон последовал за Коневым. Они вместе брели по коридору. Моррисон спиной почувствовал, как неожиданно за ними появились два охранника. Их шагам вторил звук двух пар чужих. Он оглянулся, Конев же даже не повернулся.

Моррисон спросил нетерпеливо:

— Еще долго, Юрий?

— Глупый вопрос, Альберт. Я не собираюсь вести вас дальше, чем следует. Когда мы придем, тогда придем. Если мы не остановились, значит, еще не пришли.