Андрей Жвалевский - Те, которые

До универа пробежался, пережигая гормоны – любовницу заводить пока недосуг, а голову следует иметь ясную. Из-за этого на десять минут опоздал. Курсовик, третьекурсник Миша Леоненко, уже скучал на подоконнике возле кафедры.

– Извиняйте, Михаил, – сказал я весело. – Принесли?

Тот кивнул и выдернул из-под себя папку. И уставился на меня с тоской: мол, можно я уже пойду чем-нибудь толковым займусь? Я сунул папку подмышку и принялся рассматривать Мишу. Мой предшественник был уверен, что студент Леоненко – одаренный, но ленивый. И то и другое порывами до гениальности. Гениально одаренный и гениально ленивый. Во второе верилось с полувзгляда. Причесан кое-как, майка мятая, джинсы грязноватые… А вот одаренность на лице не читалась. Это было бы крайне неудачно.

Под моим пристальным взглядом Миша занервничал:

– Да исправил я там все, чес-слово, Алексей Васильевич! Я там в одном операторе операторную скобку закрыть забыл…

– Верю! – сказал я. – А хочешь Нобелевку, Леоненко?

Миша осекся и теперь уже он пристально разглядывал меня. Да, пожалуй, на ты я рано перешел, он же в ответ тоже «тыкать» начнет…

– Я серьезно. Есть тема, которая перевернет математику как науку.

Миша опасливо покосился по сторонам. Кажется, он уже поставил мне диагноз. А мне еще философов убеждать… Нет, им я, конечно, про Нобелевку не буду говорить.

– Правда-правда. Пошли, Леоненко, будем сотрясать основы.

– У меня занятия, – жалобно сказал он, но с подоконника слез.

Я прищурился, вспоминая расписание. Память у Мухина была тренированная – в том, что касалось работы.

– Основы этики? – уточнил я. – Только не говори мне, что ты на нее ходишь.

– Потом спецкурс, – не сдавался Миша.

– Успеешь. Пошли, я только поставлю задачу…

На спецкурс Миша не успел. Забыл о нем, а когда вспомнил, то и дергаться не стал:

– Фиг с ним, Ал Васильевич! У меня уже автомат, вы лучше сюда посмотрите!

Глаза у него горели, как у собаки Баскервилей. Я вдруг подумал, что у Леоненко девчонки, наверное, нет. Вон сколько нерастраченной энергии. Два с половиной часа по комнате скачет, а если садится на стул, то исключительно верхом, и раскачивается в такт своим аргументам.

– Нечеткая логика, Ал Васильевич! Квантовые компьютеры – слыхали про такую штуку?

– Да я слыхал, но там ведь…

– Да там система команд – это то, что нам надо!

Он торжествующе подскочил, но тут же сам себя осадил:

– Хотя не, там команды те же, только вычисления параллельные… Не совсем то.

Миша задумался.

– Напоминаю задачу, – мягко сказал я, – нам нужна не система команд. Нужна новая математика, основанная не на Аристотелевой логике…

– Ха! – Миша схватил ручку и намылился писать на первом попавшемся листе бумаги.

Это оказался оборот распоряжения ректора, с которым я должен был ознакомиться под роспись, так что бумагу я Мише заменил на какой-то черновик.

– Ага, – кивнул курсовик и принялся чертить схему.

Под «ага» он, судя по всему, подразумевал «извините» и «спасибо».

– Вероятности, – бормотал он, – нам нужны вероятности…

Я навострил уши. Ночью я тоже добрался до этой идеи, но не смог ее додумать до конца. Памяти математика тут было недостаточно, нужна была математическая соображалка. Причем молодая, гибкая, способная послать традиции в нетрадиционном направлении.

– Ал Васильевич! – от избытка радости Миша даже приподнялся на стуле. – Гляди! Нечеткая логика – это вероятности, но не значения, а функции! И они же операнды! Рекурсия!!!

Я простил ему даже переход на ты – все равно он был неизбежен. Мухинская память на слово «рекурсия» отозвалась радостным звоном. Значит, Миша угадал правильно.

– Супер! – сказал я. – Теперь нужно поработать с аксиомами…

Курсовик скривился с видом Колумба, который явился доложить об открытии западного пути в Индию, а его заставили отчитываться о трате командировочных.

– Ладно, – вздохнул я, – это я и сам. Сначала надо проверить идею. Давай просчитаем что-нибудь такое… туннельный эффект помнишь?

Миша неуверенно кивнул. Физику им читали, но так, вполноги. Ничего, пусть осваивает смежные отрасли знания, если хочет Нобелевку.

– Почитай что-нибудь по теорфизу, там все просто. А потом создай модель в предложенных тобой терминах.

Миша зарделся.

– А что, – мечтательно произнес я, – «теорема Леоненко»… звучит, черт побери!

Миша стал похож на засватанную девку.

– «Теорема Леоненко – Мухина», – поправил он из чувства справедливости.

– «Первая теорема Леоненко – Мухина», – уточнил я торжественно.

Мы рассмеялись. Теперь Миша горы свернет, чтобы разобраться с этим чертовым туннельным эффектом.

Когда он ушел, из-за шкафа раздалось тактичное покашливание. Я мысленно обругал себя. Совсем забыл – там же обретается вечный доцент кафедры Игорь Иванович, человек старой закалки и замшелого ума. Я уже прикидывал, как буду врать, что про Нобелевку и новую математику я студента разыграл, но обошлось без этого.

Когда Игорь Иванович явился из-за шкафа в выцветшем своем джемпере под пиджаком, в пыльных брюках, поблескивающих на заду, он изрек:

– Не стоит, Алексей Васильевич, допускать, чтобы студенты вам тыкали. Потом проблем не оберетесь.

Я приложил руки к груди, изобразив скульптуру «Раскаяние».

– Виноват, Игорь Иванович, увлекся.

– И еще, вы заметили – теорема-то не «Мухина – Леоненко», а «Леоненко – Мухина»! Опасный мальчик, вы бы его поостереглись. А то «Мухин» из названия может вообще исчезнуть! Не повторяйте моих ошибок!

Скульптура «Раскаяние» плавно перетекла в скульптуру «Безмолвная благодарность старшему товарищу». Игорь Иванович величаво кивнул и вернулся к себе за шкаф, а я укусил себя за щеку, чтобы не расхохотаться.

Теперь, когда математической частью занимался молодой горячий Миша, я смог, наконец, сосредоточиться на философской части. Точнее сказать – на риторике. Каждое слово, которое я произнесу перед этими снобами, должно быть к месту, с нужным выражением и нужной паузой. Леша Мухин занимался своей теорией из соображений честолюбивых – пусть и называл это любовью к истине – у меня интерес сугубо практический. Много раз я пытался понять систему своих прыжков из оболочки в оболочку, много раз находил людей, которые находили объяснения, но всегда это была или смесь предрассудков и суеверий, или нечто невнятное и далекое от практики.

И вот теперь, наконец, появится возможность привить к гуманитарному дубу математическую грушу. Поверить философию алгеброй собственного сочинения. Вычислить Бога. Формализовать чудо.

Понять, кто я такой – и есть ли другие такие.

Я давно запретил себе мечтать о встрече с себе подобными, но все равно всякий раз, когда появлялся хоть призрак надежды – тянулся к предполагаемому собрату. И всякий раз сердце замирало, чтобы через секунду разочароваться и продолжить унылый перестук. Всего лишь жизнь назад я пережил это, когда услышал от Мецената: «Я живу не первый раз…».