Андрей Жвалевский - Те, которые

Я на всякий случай присмотрелся к ней. Пожалуй, серьезно за сорок, но, как пишут продавцы подержанных иномарок, «в отличном состоянии». Респектабельный макияж. Деловой костюм, причем хороший, от портного. Держится уверенно. Кажется, дамочка с диктаторскими замашками.

И смотрит на меня как-то уж очень пристально. С чего бы? Я поискал ответ в чужой памяти, но не нашел.

Проректор пожал плечами и все так же вальяжно объявил вердикт:

– Ладно, Мухин, у вас есть ровно неделя.

К счастью, сегодня мне не нужно было ни вести занятий, ни торчать на кафедре – заранее договорился, что весь день буду читать доклад и отвечать на вопросы.

Бардак у них тут… То есть у нас. Но сейчас это оказалось очень кстати. Я зашился в универской столовке с двумя стаканами кефира и старательно разбирался в ситуации.

На первый взгляд, хорошего мало. Леша Мухин явно парень со странностями. Красный диплом, приглашение в Штаты и Голландию – но не едет, остается в родной альма-матер. Патриотизм? Нет, это он другим мог заливать про любовь к Родине. Тут дело не в альма, в самой что ни на есть настоящей матер, сиречь мамочке любимой. То ли боится ее одну оставить, то ли боится без нее пропасть. Второе более вероятно.

Живу я с мамой в двушке, которая осталась от покойного отца. Неженат. Девушка есть, зовут Валерия, но интимные отношения у нас так… изредка. Все упирается в дефицит «свободной хаты». Девушка – аспирантка, живет в общаге. И…

Да, романтичный ты парень, Леша. Это ты в силу своей наивности видишь только бескорыстную страсть, я – в силу гигантского жизненного опыта – сразу понял: ее не ты интересуешь, а твоя жилплощадь. Потому что аспирантура не вечна, а без прописки ее в большом городе не оставят.

Ладно, с Валерой мы как-нибудь разберемся.

Теперь самое неприятное, но самое важное – моя профессия. Я допил первый стакан кефира и взялся за второй. Кефир был жидкий, явно неоднократно разбавленный. И стакан сомнительной чистоты. Не берегут интеллектуальную элиту, заразы!

Итак, что у нас с профессией? Математик. Жуть кошмарная. Я всегда эту каббалистику терпеть не мог, и она отвечала мне взаимностью. Чужая память тут мало выручает – чтобы оперировать всеми этими формулами, нужно иметь особый склад сознания. И вот что странно: мозги тут ни при чем. Например, сейчас – достались мне мозги молодого математика Мухина, а толку? Все равно с души воротит, как только увижу лямбду с тильдой. Видимо, дело не в мозгах, а именно что в душе.

Впрочем, мозги тоже важны. Извилинами математика шевелить легко (они обычно очень хорошо разработаны), но… как-то нерадостно, что ли…

Вот и сейчас я добрую минуту собирался с духом, готовясь нырнуть в прозрачно-противные воды абстрактной логики.

Нырнул… и с удивлением понял, что вижу нечто знакомое. Вернее, не столько знакомое, сколько близкое… Ай да Мухин, ай да молодец!

Я залпом допил кефир. Кто бы мог подумать, что мой предшественник занимается таким важным для меня вопросом! Он бы подумать не мог. Он, кажется, вообще ничего не видел, кроме своих формул. Ну и дурак!

Мама открыла мне дверь с вопросом:

– Ну как все прошло?

Мне пришлось на мгновение напрячься, чтобы сообразить, о чем она. О лекции, о чем же еще! Месяц подряд ее ненаглядный сынок ни о чем другом говорить не мог – конечно, она прониклась. Не стал ее расстраивать:

– Все нормально! Через неделю еще одну лекцию читать буду!

– Им понравилось? – старушка даже засветилась от гордости.

Ни черта она не понимала ни в уравнениях, ни в философских категориях, всю сознательную жизнь в медсестрах. Но сообразила – ее любимый Леша поразил всех этих умников! Так поразил, что они его еще раз позвали.

– Не совсем, – я решил быть слегка честным. – Они не всё поняли. Но заинтересовались.

– Ой, как хорошо, – мама, коммунист с сорокалетним стажем, молитвенно сложила руки на груди. – Какой ты у меня умный!

И она порывисто подалась ко мне. Обычно в первые дни после смены оболочки я болезненно отношусь к близким контактам с людьми. Но тут… Она оказалась такая сухонькая, такая хрупкая, такая счастливая… Я обнял ее и даже поцеловал в щеку. Мама окостенела. Прежний Леша не баловал ее проявлениями нежности. Ну ничего, я это исправлю.

Мама, опомнившись, суетливо скрылась в ванной и долго там чем-то шумела. Я постоял у двери, но не нашел нужных слов. Вернее, решил, что сейчас ничего говорить не нужно. Вместо этого прогулялся по квартире, сверяя ее образ с памятью Мухина. Он к ней привык, ничего другого не знал и знать не желал, но мне тут сразу стало тоскливо. Много ковров и пыли, много полированной мебели, за которой его… то есть уже мои родители отстаивали огромные очереди еще при Андропове. Тяжелые шторы на окнах.

Вот мой рабочий стол – полировка вся в отметинах от кружки с чаем. Единственная приличная вещь – довольно новый ноутбук, приз за победу в профессиональном конкурсе. Ноутбук почему-то радостно-белый. Все остальное – серо-коричневое. И очень пыльное.

Я решительно полез за пылесосом.

– Леш, ты что?! Я сама… Да и вообще… Обед же сейчас будет!

В голосе мамы было больше паники, чем радости. Я решил не настаивать, чтобы старушку не хватил удар. Слишком много неожиданностей на сегодня.

Пошел на кухню вместе с мамой, чем вызвал еще один радостно-подозрительный взгляд. Ну да, обычно я все время – включая обеденное – провожу у ноутбука. Но у меня был уважительный повод пообщаться с мамой.

– Мам, поможешь мне?

– Конечно, Леш, а что надо делать? Только погоди, я разогрею… Или это срочно?

Мама суетливо вытерла руки полотенцем. Я успокаивающе улыбнулся:

– Да ты разогревай, не волнуйся. Я просто хочу, чтобы ты меня послушала.

– Послушала? – она все-таки не решалась взять сковородку.

– Просто послушала, – подтвердил я. – Понимаешь, это философы… они в математике разбираются точно как ты. Вот я и решил – буду тебе рассказывать. Если ты поймешь, то и они, может быть, уловят суть.

Мама смутилась и, чтобы скрыть это, принялась возиться с обедом.

– Ну, ты не равняй… Они философы, а я…

– А ты самая замечательная мама в мире. Не бойся, я про философию не буду. В философии я сам ни бум-бум.

Тут я, признаться, лукавил. Пару раз мне повезло очутиться в шкуре философа, и это были не самые плохие мои жизни. Но маме этого знать не стоило.

– Ладно, – сказала она, – давай попробуем.

– Хорошо, – я уселся на стул верхом. – Давай я буду говорить, а ты, как только услышишь что-то непонятное, меня спрашивай.

– Ладно.

На плите уже шипело и шкворчало, и вдруг эта квартира перестала быть серой и пыльной. Стала уютной. Я проглотил слюну и начал:

– Вот смотри, нас в школе учили: все состоит из материи…