Сэмюэль Дилэни - Вавилон - 17 [Вавилон - 17. Нова. Падение башен]

— Им не повезло, что они напали на меня… Что ж, как только мы уладим с Джебелом, мы оставим на столе командующего Захватчиками Мейлоу в Нуэва-Нуэва Йорке записку: «Эту войну следует закончить в шесть месяцев». Это будет лучшая проза, когда-либо мной написанная. Но сейчас нам предстоит поработать.

— У нас есть инструмент, которого нет ни у кого, — сказал Батчер. Он подошел и сел рядом с ней. — А с хорошим инструментом дело пойдет легко. А что мы будем делать потом?

— Я напишу поэму. А может, роман. Мне есть что сказать.

— Но я все еще преступник… Покрывать плохие дела хорошими — лингвистическая ошибка, которая уже не раз причиняла неприятности людям. Особенно, если хорошие дела еще в будущем. Я по-прежнему ответствен за множество убийств.

— Если это вас так беспокоит, возвращайтесь, отдайтесь в руки правосудия, а после этого попробуйте заняться своим делом! Может быть, лучше я буду вашим судом?

— Кто сказал, что этот суд легче?

Ридра захохотала. Она взяла его руки и спрятала в них лицо.

— Но я буду и вашим защитником! А вы уже убедились, что даже без Вавилона-17 я сумею уговорить кого угодно!

Стремление отомстить заставило капитана Лока фон Рея отважиться сделать то, что до него не осмеливался сделать ни один смертный: пройти сквозь ядро взрывающейся звезды.

Сумасшедшая затея фон Рея вовлекла в свой круговорот космических скитальцев, готовых стать экипажем любого, куда угодно отправляющегося корабля.

МЫШОНОК — парнишка-цыган, умеющий создавать великолепные образы с помощью сиринкса — инструмента, способного воспроизводить человеческие ощущения.

АЙДАС и ЛИНЧЕС — близнецы с Окраинных Колоний, один смуглый, а другой альбинос.

СЕБАСТЬЯН — золотоволосый мужчина, путешествующий в космосе вместе с женой, умеющей гадать на картах, и шестью когтистыми тварями.

КАТИН — ученый, любящий безмолвные луны Вселенной гораздо больше, чем неистовые солнца и пустые и населенные планеты.

(Созвездие Дракона. Тритон. Геенна—3. 3172 г.)

— Эй, Мышонок! Сыграй-ка что-нибудь, — крикнул от стойки один из стоявших там Механиков.

— Так и не взяли ни на один корабль? — поинтересовался другой. — Твой спинной контакт того гляди заржавеет. Иди, выдай номер.

Мышонок перестал барабанить пальцами по краешку стакана. Собираясь сказать «нет», он сказал «ладно». И вдруг нахмурился.

Взгляды механиков тоже стали недовольными.

Это был старый человек.

Это был крепкий человек.

Руки Мышонка ухватились за край стола. Человек качнулся вперед. Его бедро шаркнуло по стойке. Носок ноги зацепил ножку стула, и тот отлетел в сторону.

Старый. Крепкий. И третье, что заметил Мышонок, — слепой.

Он покачивался перед столом Мышонка. Его рука поднялась, и желтые ногти коснулись щеки парнишки, мягко, как паучья лапа.

— Эй, парень…

Мышонок вглядывался в его глаза за тяжелыми мигающими веками.

— Эй, парень! Ты знаешь, как это выглядит?

«Должно быть, слепой, — подумал Мышонок. — Ходит как слепой. Голова вытянута вперед. А его глаза…»

Человек опустил руку, нащупал стул и пододвинул его к себе. Стул скрипнул, когда он с размаху опустился на сиденье.

— Ты знаешь, как это выглядело? Как это ощущалось, как это пахло, а?

Мышонок покачал головой. Пальцы опять коснулись его щеки.

— Мы возвращались домой, парень, и слева от нас были три сотни солнц Плеяд, сверкающих, как россыпь драгоценных камней, а справа — абсолютная чернота. Корабль был мной, а я — кораблем. Вот этими разъемами, — он коснулся контактов на запястье, — я был связан с управляющим устройством паруса. Потом, — щетина на его подбородке поднималась и опускалась в такт словам, — из-за тьмы — свет! Он был всюду, слепил наши глаза, мы словно находились внутри аннигилятора и не могли пошевелиться. Это выглядело так, будто вся Вселенная взорвалась и неистовствовала. А я не мог отключить свои ощущения. Не мог даже отвернуться. Все цвета, которые только можно представить, переливались вокруг, прогнав ночь. И наконец, стены пели! Магнитная индукция заставляла их вибрировать, и корабль был полон грохота. А потом — было уже поздно: я ослеп. — Он откинулся на спинку стула. — Я ослеп, парень. Но что это за странная слепота: я могу видеть тебя. Я глух, но я понимаю большую часть того, что мне говорят. Обонятельные центры в моем мозгу мертвы, и я не ощущаю вкуса пищи. — Его ладонь легла на щеку Мышонка. — Я не могу понять, какая у тебя кожа. Большинство осязательных центров также мертво. Моя ладонь не ощущает, чего она касается — гладкой кожи или щетины. — Он засмеялся, и стали видны его желтые зубы и ярко-красные десны. — Что ни говори, а Дэн ослеп самым забавным образом. — Его рука скользнула по куртке Мышонка и ухватилась за шнурок на ней. — Да, самым забавным образом. Большинство людей слепнет в темноте. А у меня перед глазами огонь. Там, в черепе, живет съежившееся солнце. Свет хлещет мою сетчатку, вспыхивает радугой и заполняет каждый уголок мозга. Вот что у меня теперь перед глазами. А тебя я вижу частями. Ты — как солнечная тень на фоне всего этого ада. Кто ты такой?

— Понтико, — представился Мышонок. Голос скрипнул, будто рот был набит шерстью и песком. — Понтико Провечи.

Дэн поморщился.

— Твое имя… Как ты сказал? С головой у меня тоже не все в порядке. Там у меня как будто хор голосов, орущих мне в уши двадцать шесть часов в сутки. Это все нервы. С тех пор, как взорвалась эта звезда, они посылают в мозг один сплошной грохот. Вот почему я слышу тебя, как если бы ты кричал в сотне ярдов от меня. — Дэн закашлялся и откинулся на спинку стула. Откуда ты? — спросил он, вытерев губы.

— Отсюда, из созвездия Дракона, — ответил Мышонок. — с Земли.

— С Земли? Не из Америки? Ты жил в маленьком беленьком домике на тенистой улочке, а в гараже у тебя стоял велосипед?

«— Да, — подумал Мышонок, — и слепой, и глухой».

— Я… Я из Австралии. Из белого домика. Я жил под Мельбурном. Деревья. И велосипед у меня был. Но все это было давно. Давным-давно, не так ли, парень? Ты знаешь Австралию? Это на Земле.

— Бывал проездом.

Мышонок заерзал на стуле, думая, как бы ему смыться.

— Да. Так все и было. Но ты не знаешь, парень. Ты не можешь знать, каково это — коротать свой век с Новой в мозгах, вспоминая Мельбурн, вспоминая велосипед. Как, ты сказал, тебя зовут?