Дмитрий Раскин - Судьба и другие аттракционы (сборник)

Всё дальнейшее вы знаете. Преодоление «окна» (несмотря на оптимизм расчетов) оказалось адом. Я отправил на Землю энное количество слишком подробных радиограмм, что позволило НАСА усомниться в адекватности отправителя. (Уже на Земле, перечитав, я сам засомневался в тогдашней своей вменяемости.) После чего, в полнейшем почтении к инструкции лег в «анабиоз». Сто лет в самом деле прошли незаметно.

Что еще? Думал, несу Земле некий Опыт, а оказалось, всего-то исполнил свой долг. Тоже неплохо. Загадки, что задал тот сектор галактики, я так и не разгадал, выходит, что обольщался. Может, что-то уже получилось у Марка?

Приложения:

Словарь гирэ (все-таки не все оказалось стертым) и стихи Гервины (за исключением очень уж личных).

Надеюсь, Экспертный совет согласится, что это невозможно придумать специально.

Независимо от того, что тут у Гордона правда, а что «художественная правда», ясно одно, мы застряли в собственном всесилии, а наше знание и наша гуманность, кажется, становятся способом нашего самодовольства.

Сам Гордон не нашел на Земле ни понимания, ни покоя — только занудного, умного и оттого особенно, можно сказать, изощренно боязливого чиновника Томпсона.

Я доложу все как есть. И воспользуюсь данным консультанту, но ни разу не реализованным мною правом докладывать Совету, а не миссис Фледчер. По итогам, я вряд ли продержусь в своем кресле до пенсии. Стало быть, придется жить на пособие. Что означает, мне не по карману будет такой атрибут счастливой старости, как космические путешествия. Только земной шар. Ну, и ладно. То есть это и есть свобода? Как ни смешно. А что?

До прихода той, первой после вхождения «Возничего» в шаровое скопление звезд радиограммы от Марка Кегерна осталось семьсот лет. До приземления транспортного корабля с артефактами «второй планеты» тысяча триста девяносто три года.

Карловы Вары. Арбов в пестрой летней толпе на набережной Теплы.

Арбов представляет собой среднего роста наполовину седого мужчину лет пятидесяти пяти. Через плечо у него небольшая, можно сказать, чисто символическая дорожная сумка, с которой вообще-то выезжают за город до вечера (и то, если снедь для пикника в другой сумке или же в рюкзаке), но никак не за границу. В руках бумажка с адресом. Арбов оглядывает улицу, толпу, дома, горы, что за домами, дышит этим воздухом, подставляет лицо свету — всё делает так, будто старается запечатлеть, запомнить. Видимо, с этим пейзажем у него связано нечто сокровенное, и он сам не ожидал, что это окажется настолько сокровенным для него.

Арбов останавливает прохожих, на ломаном немецком или же школьном английском спрашивает адрес, показывает свою бумажку, но никто не знает. Арбов обращается к официанту на веранде кафе, что нависла над Теплой, тот сначала удивился, потом сообразил, показал в какой-то переулочек, сказал по-русски: «туда, туда».

В переулочке до́ма, который ищет Арбов, не оказалось, у здешних прохожих адрес вызывал еще большее недоумение, нежели на набережной.

Арбов заходит в магазинчики, лавочки, наконец, в одной из них пожилая кассирша, изучив его бумажку, радостно закивала, сказала по-русски: «туда, туда», но ее указующий жест был настолько неопределенным, что Арбов покинул лавочку в предчувствии новых недоразумений.

Навстречу Арбову шагает высокий, сухощавый, узкоплечий мужчина, одетый в новенький, с иголочки, костюм-тройку, что мог быть в моде где-нибудь в начале двадцатого века или в конце девятнадцатого, на голове у него соломенная шляпа с круглыми узкими полями, за собой он катит увесистый дорожный чемодан. На вид мужчине лет шестьдесят, может быть, шестьдесят пять.

Арбов обращается к нему на своей довольно смелой версии немецкого, показывает бумажку с адресом. «Так вы тоже!» — мужчина удивился на добротном, почти без акцента русском, показал Арбову точно такую же бумажку, с тем же самым адресом.

Арбов пытается приставить к его бумажке свою так, будто это две половинки, которым положено соединиться в целое. Мужчина не понял этого жеста.

— Стало быть, мы с вами коллеги? — говорит он.

— По несчастью? — живо подхватывает Арбов.

— Не обязательно, — задумался его собеседник. — Ах да, разрешите представиться. Курт Ветфельд.

— Семен Арбов. — Пожимает протянутую руку Арбов.

— Профессор славистики, — говорит Ветфельд. — Отсюда, соответственно, и язык.

— Литератор, — шаркнул ножкой Арбов. — Так сказать, объект ваших научных изысканий.

— Не припомню, — говорит Ветфельд. Пытаясь смягчить, добавляет: — Я специализируюсь на Достоевском.

— Не извиняйтесь. Вы не обязаны меня знать, даже если бы изучали современность. Я не слишком удачливый литератор.

— Не слишком успешный славист, — кивнул Ветфельд, — преподаю в заштатном американском колледже, естественно в провинции.

— Наконец-то! — Ветфельд глазам не поверил, когда адрес на бумажке совпал с табличкой на углу дома.

— Я всегда подозревал, что страдаю географическим идиотизмом, — сказал Арбов, — но чтобы до такой степени!

В холле этого маленького, «домашнего» отеля энергичный господин, скорее всего, управляющий или что-нибудь в этом роде, выпроваживал пару: солидного мужчину с животом под стать его дорожному чемодану и даму, на чьем лице могут быть только два выражения: сознание собственной значимости и глубокое негодование.

Приветливо кивнув Арбову и Ветфельду, управляющий продолжил свое занятие.

— Чудовищное недоразумение, — расшаркивался он перед парой. — Чу-до-вищ-ное! Но никто не виноват.

— Арсений, так вас кажется? — трубила дама. — Вы отдаете себе отчет, кто перед вами? — указующий перст упирается в брюхо ее спутника.

— Именно поэтому, именно поэтому, — частит управляющий, — дабы не подвергать персону, столь значимую.

— Издевается фриц? — поинтересовался мужчина у своей дамы.

— Он русский, — бросила дама.

— Во исправление и дабы загладить, — рассыпался перед ними управляющий, — мы заказали вам номер в «Империале». Вам не придется доплачивать разницу. Что касается платы за нашу… э… культурную программу, завтра же вернем на счет. — Помахал у них перед носом платежкой.

— Дался нам этот «Империал»! — орала дама.

— Ну что наши жалкие три звездочки по сравнению — управляющий жестом изобразил гору, на которой стоит «Империал», и сам «Империал». — Там лужайки для гольфа и всем выдают белоснежные халатики. — Мимика управляющего выражала, что в мире просто не может быть ничего прекраснее белоснежного халатика для отдыхающего.