Гоар Маркосян-Каспер - Четвертая Беты

— Какие волнения, где? — удивился Дан, оглядываясь. Так называемый проспект был безлюдней, чем когда-либо.

— Скоро увидишь, — обещал Маран, сворачивая на небольшую короткую улочку.

Дана уже в который раз охватило странное ощущение ирреальности происходящего… то ли сон, то ли давным-давно виденный фильм… Неживой синевато-белый свет, черные провалы арок, выщербленный камень стен, слепые темные окна. Резкий, раздирающий тишину скрип… Дан вздрогнул. Впереди медленно открылась ставня второго этажа, качнулась, стала с тем же царапающим слух звуком закрываться, дошла до половины и остановилась. Как когда-то в детстве, Дан представил себе всяких оживающих покойников с пятнами засохшей крови на лице, с вздыбленными волосами… вот олух! Он смутился, но нелепый иррациональный страх не отпускал. Однако Маран не замедлял шага, и Дан взял себя в руки. Поравнявшись с полуоткрытым окном, он повернул голову — ни освещения, ни штор, черная пустота. Город привидений…

Маран резко свернул налево, в неожиданно возникший переулок, и нырнул в темную подворотню. Дан чуть замешкался и едва не потерял его из виду.

— Не отставай!

Путь продолжили дворами. Уже во втором или третьем по счету Дан разглядел небольшую кучку людей, что-то негромко обсуждавших. Подходить к ним Маран не стал, очевидно, не считал нужным или просто торопился. Еще несколько дворов, и новая кучка людей, потом еще… Дан еле поспевал за Мараном, тот шел так быстро, словно не пробирался по закоулкам в темноте, а вышагивал по залитому светом проспекту. Наконец вышли на улицу уже невдалеке от района развалин, и Маран сбавил шаг.

— Теперь понял? У нас почти все дворы проходные.

— Потому на улицах так мало людей? — сообразил Дан.

— Да. Все предпочитают не высовываться. Даже сегодня. Во всяком случае, пока.

— Ясно. А из-за чего волнения? И в чем это выражается? В разговорах?

— Пока только в разговорах. И не надо иронически улыбаться. У нас и для разговоров нужна немалая смелость. А из-за чего?.. Ты же был при этом, чего спрашиваешь? У крестьян четвертого земельного объединения отобрали полдоли. А четвертое объединение — весь Вагринский сельскохозяйственный район. Сотни деревень. Понял?

— Не вполне. Разве раньше было не то же самое? Но все молчали.

— Такого не бывало. Была твердая доля, правда, маленькая, но концы с концами все же кое-как сводили. А чтобы наказывать голодом, да еще неизвестно за что — такого не бывало.

— И что теперь?

— А ничего. Изий выступит, свалит все на Илу, и обойдется. Главное, чтоб нашелся виновный, остальное — дело техники.

— А с Илой что будет?

— Суд и смертная казнь.

— За что?

Маран усмехнулся.

— А за то, что без конца выскакивает со своим Роном Львом, вечно недоволен, все ему не так…

— Разве за это приговаривают к смертной казни?

— Приговаривают за другое, но казнят именно за это.

Дан недоверчиво взглянул на Марана — что-то больно он разговорился.

— Что смотришь? Болтаю много? Гляди-ка, Рэта закатилась.

— Опаздываем?

— Слегка.

— Надо было раньше выйти.

— Да. Но я должен был непременно дождаться Мита, я вызвал его из Вагры, чтобы…

— Чтобы?

Маран заколебался.

— Видишь ли, Дан… Вышло так, что… Ну словом, этот скот… Изий то есть… хотел свалить на меня историю с зерном. Техническую сторону, конечно. Это его политика — он старается запачкать всех и как можно основательнее.

— И что же ты?

— Отбился. Но… Не уверен, что выберусь из этой передряги с руками и ногами. Я вот думаю, не уйти ли тебе к своей Нике, пока не поздно… Ладно, поговорим после, мы уже пришли.

У входа их никто не ждал. Они спустились по пандусу к двери, только Маран толкнул ее, как до них донесся знакомый голос. Поэт пел. Видимо, он пристроился в дальнем углу, до Дана доносились лишь отдельные слова и обрывки фраз: «свобода обманчива и разнолика… свобода во всеуслышанье говорить правду и свобода во всеуслышанье лгать… свобода пожертвовать жизнью за друга и свобода ценою его свободы выслужить…»

— Эй, кто там? — вдруг крикнули из темноты, голос Поэта оборвался, из багрового полумрака к Дану с Мараном подступили темные фигуры.

— Кто такие? — вопрос прозвучал угрожающе.

— У нас тут назначена встреча. — Маран был невозмутим.

Фигуры расступились. Отстраняя наиболее ретивых, подошел Поэт, улыбнулся.

— Я знал, что ты придешь. Спасибо. Пойдем, посидим, поговорим? — не дожидаясь ответа, он направился в свой, по-видимому, излюбленный, угол. Маран без лишних слов последовал за ним, и Дану оставалось только присоединиться, не дожидаясь отдельного приглашения.

За столиком, к которому они подошли, никого не было. На темной поверхности выделялись белые листки, рядом лежали ручка, карманный фонарик. Это и чашка карны, больше ничего.

— Никак ты стал трезвенником? — шутливо спросил Маран, но Поэт ответил серьезно:

— Время пьянок прошло.

Маран вскинул на него глаза, но промолчал.

— Селуна, принеси нам карны, — крикнул Поэт, садясь.

— Новая песня? — спросил Маран, взяв один из листков.

— Да.

— Жалко, не допел.

— Хочешь, допою? Но лучше не надо. Тебе будет трудно сделать выбор.

— Какой выбор?

— Между свободой выслужиться и свободой отдать… ну не жизнь, конечно, но… Там есть, например, такие строки… Погоди… Это, в сущности, еще черновик, я плохо помню… — Он заглянул в свои листки. — Сегодня нам даровали свободу подохнуть с голоду… И так далее. Ну что, спеть?

— Не стоит, — сказал Маран после паузы.

— Это угроза?

— Это добрый совет. Неужели ты думаешь, что среди стольких людей не найдется хотя бы одного, который счел бы подобные слова святотатством?

Поэт окинул взглядом зал. В полумраке с трудом угадывались силуэты, лиц не было видно.

— Не знаю, — признался он чистосердечно. — Но какое это имеет значение? Разве я пишу песни для того, чтобы скрывать их… неважно, от друзей или от врагов, от врагов не более, чем от друзей. В конце концов, я делаю то, что делаю, не ради пустого удовольствия демонстрировать свою отвагу… это был бы всего лишь род бахвальства, не более…

— Ну а ради чего?

— Наше общество, обманутое лживой болтовней, не подозревает, сколь оно уродливо. Я пытаюсь создать зеркало, в котором оно увидело бы себя. Тогда у него может возникнуть желание переродиться.

— А если это общество не отвернется с ужасом и омерзением от зеркала, которое ты ему подставляешь, а станет любоваться и своим правдивым отражением, тогда как? — спросил Маран.

— Тогда ему нет спасения! И все же я должен попытаться. Нельзя пройти путь, стоя на месте.

— Дорогу осилит идущий, — пробормотал Дан.

— Отличное начало для песни.

— Дарю.