Елена Ванслова - Ралли «Конская голова»

Иван снова подпрыгнул, и в этот момент в комнату без стука вошла мать.

— Ваня! — прошептала она, схватившись за горло. — Прости, что я… вошла без… ты прыгал?! Ты уже не… что с тобой?

Иван обнял ее за плечи, привлек к себе.

— Все в порядке, ма, не пугайся. Я скрывал от тебя, боялся проговориться раньше времени… Просто я тренировался и… нога начала понемногу сгибаться.

Признание звучало фальшиво, но мать поверила.

Два дня Иван мучительно размышлял, что делать дальше. Старые переживания, свойственные ему в "доисправленной" жизни, вернулись вновь, но теперь он решал их иначе: комплекс неполноценности превратился в комплекс превосходства и мучительное нежелание возвращаться к прежней жизни. Душа Ивана превратилась в ад, где добродетель боролась с низменными сторонами личности, и он все чаще ловил себя на успокаивающей мысли, что ничего плохого не случится, если он останется "суперменом", просто придется жить тихо и по возможности не проявлять своего физического превосходства. Омар Хайям со своими нравоучениями типа:

заглох совсем.

Конечно, оставался еще волейбол: Ивана тянуло на площадку все сильней и сильней, знания и возможности требовали отдачи, выхода в реальность, но показать себя в игре современников значило раскрыть инкогнито, расшифровать себя неизвестному наблюдателю, который когда-то выявил его среди болельщиков, и тогда о нем вспомнят там, в будущем, и вернутся, чтобы исправить недосмотр… Иван приказал себе забыть не только о волейболе трехтысячного года, но и вообще о существовании этой игры и решился на бегство, хотя бы временное, из города, в глубине души осознавая, что способов бегства от самого себя не существует.

На третий день борьбы, притворяясь хромым, он заявился в деканат и отпросился на две недели для "лечения на море", придумав какую-то "чудодейственную" бальнеолечебницу под Одессой. Декан дал разрешение, не задав ни одного вопроса, чем облегчил мучения Ивана, и сомнения беглеца разрешились сами собой.

Вернувшись домой, он сочинил матери "командировку", с удивлением прислушиваясь к себе: лгать становилось все легче, язык произносил ложь, почти не запинаясь. Уложил вещи в спортивную сумку, позвонил на вокзал — узнать, когда отходят поезда на юг, в сторону Одессы, и полчаса унимал сердце, понимая, что возврата к прежней жизни нет: он уже переступил невидимую черту, отделяющую совесть от цинизма.

Но он недооценил своего прежнего "я". В троллейбусе нахлынули воспоминания, навалилось душное, жаркое чувство утраты, болезненного смятения, неуютной потери смысла жизни, пришлось сойти за три остановки до вокзала, пряча пылающее лицо от любопытных взоров окружающих.

— Ваня! — позвал вдруг кто-то с другой стороны улицы, являющейся одновременно и набережной. Голос был мужской и знакомый, но Иван не хотел ни с кем разговаривать и с ходу свернул в дыру в заборе: справа шла стройка двенадцатиэтажного жилого дома.

Его окликнули еще раз, Иван прибавил ходу. Обошел штабель кирпичей, нырнул в подъезд и, не останавливаясь, словно убегая не от настырного знакомого, а от самого себя, поднялся на самый верх здания. Никто его не остановил, принимая то ли за проверяющего, то ли за члена кооператива дома. Двенадцатый и одиннадцатый этажи еще достраивались, и он вышел на балкон десятого, выходящий на улицу и реку за ней. Внизу струился нескончаемый плотный поток пешеходов, не обращавших внимания на привычный пейзаж стройки, равнодушный ко всему, что происходит вне данного отрезка маршрута и конкретной цели бытия.

Иван поставил сумку на пол балкона и бездумно уставился в пропасть под ногами. Не хотелось ни думать, ни двигаться, ни стремиться к чему-то, жизнь тягуче шла мимо, аморфная и не затрагивающая сознание, раздражающее нервы стремление к цели растворилось в умиротворении принятого исподволь решения, как облако горячего пара в воздухе…

Сколько времени он так простоял — не помнил.

Очнулся, как от толчка, хотя рядом никого не было. Взгляда вверх было достаточно, чтобы понять — случилось непредвиденное, грозящее отнять многие жизни тех, кто шел сейчас под стеной здания по своим неотложным делам: четырехсоткилограммовая плита перекрытия, как в замедленной киносъемке, соскользнула с края крыши, пробила ограждение лесов и зависла на мгновение, задержавшись за железную штангу, чтобы затем рухнуть вниз с высоты в тридцать метров.

"Сейчас грохнется!" — сказал кто-то чужой внутри Ивана, хотя мозг, натренированный на мгновенную реакцию, уже рассчитал варианты вмешательства, способного изменить реальность события. Требовалось немногое, прыгнуть с балкона вперед и вверх и "заблокировать" плиту так, чтобы результирующий вектор ее последующего падения уперся в реку. Все. И сделать это мог только один человек в мире — Иван Погуляй, с его новыми "сверхчеловеческими" по оценке современников возможностями.

"Не делай глупостей", — шепнул ему внутренний голос. — Никто не знает, что ты это можешь, никто не догадается. Ты не виноват, что техника безопасности здесь не на высоте. Ты для этого ушел из дома? Только жить начинаешь по-человечески…"

Мгновение истекло. Плита сорвалась с железной стойки лесов…

"Если бы еще была возможность уцелеть самому, — добавил внутренний голос торопливо, — а то ведь разобьешься в лепешку!.."

В следующее мгновение Иван прыгнул, как никогда не прыгал даже во время прошедших Игр, вытянул руки, безошибочно встретил плиту в нужной точке и направил ее по дуге в реку, тем самым "заблокировав" чью-то смерть…

И в этот момент что-то произошло. Мир вокруг исчез. Иван оказался внутри серого кокона с дымчатыми окнами. Из стены вышел человек и оказался Устюжиным, тренером "Буревестника".

С минуту они смотрели друг на друга. Потом Иван кивнул:

— Я так и думал, что вы и есть наблюдатель.

— Вы правы. — В глазах Устюжина появилось сложное выражение вины, горечи и холодной жестокости. — Итак, Иван Михайлович, вы вернулись. Поговорим?

— Поговорим, — согласился Иван, — хотя я в глупейшем положении. Как случилось, что меня вернули с памятью?

Устюжин помрачнел, глаза у него и вовсе сделались как у безнадежно больного, тоскливыми и всепонимающими.

— Редчайший случай в моей практике. Виомфант Даниил солгал, что отпустил тебя прежним! Эти автоматы имеют не только интеллект, но и эмоциональную сферу, так что от людей их отличают только способы размножения и существования. Не знаю, чем ты ему так понравился, что он смог солгать! Специалисты еще не разобрались.