Джон Барнс - Миллион открытых дверей

Аймерик пропустил насмешку мимо ушей и спросил серьезно:

— А ты не волнуешься о том, что может случиться, пока тебя здесь не будет?

Пол пожал плечами.

— Я занят бизнесом. Свобода меня интересует с точки зрения получения денег за счет нее. В политику я влезаю только тогда, когда меня к этому вынуждают.

Это прозвучало почти смешно — ну просто пародия на высказывания тех твердолобых каледонских капиталистов, с которыми мне довелось общаться на приемах и во время бесед, предназначенных для сбора данных для Аймерика. Однако ничего смешного на самом деле не было, поскольку Пол не просто верил в то, что говорил: он считал это такой же частью себя, как цвет глаз и собственный рост. Передо мной был парень, которому еще не исполнилось и двадцати, но при этом он точно знал, кто он такой и что собой представляет, и чего хочет от жизни. И я подумал о том, что мне редко попадались в жизни люди, ставшие взрослыми в ту пору, когда им еще не исполнилось двадцати. Уж я-то точно был не из таких.

Да, мы все казались такими, какими были, но Пол не просто «казался» — он был собой.

Я позавидовал ему, и это было непростительно, поэтому я мысленно выругал себя и вернулся к разговору. Полу, похоже, стало неловко из-за того, что он расписался в собственной узости мышления, и он стал оправдываться. Все его благосклонно выслушали, а потом Аймерик обратился к Торвальду:

— Ну а ты как? Поедешь?

Торвальд без раздумий ответил:

— Мне придется остаться.

Я не совсем понимал, к чему клонит Аймерик, но к чему-то он клонил — это точно. Он посмотрел на Маргарет. Она сказала:

— Мне хочется поехать. Только надо подумать, могу я себе это позволить или нет.

После довольно продолжительной паузы Аймерик осведомился:

— Жиро?

— Companhon, — отозвался я, — я понятия не имею о том, почему ты затеял этот опрос, но ведь ты меня достаточно хорошо знаешь для того, чтобы понять: если время и рабочие обязанности позволят, я бы с радостью воспользовался такой возможностью. Одна мысль о поездке по девственной местности на такое расстояние, где дикая природа развивалась сама по себе, без постороннего вмешательства… Короче, если я не поеду, я буду очень горевать об этом. Но кроме того, я отдаю себе отчет в том, что я здесь — не турист и что у меня есть обязанности как перед всеми вами, так и перед Гуманитарным Советом, и потому над ответом мне надо подумать. А теперь, Аймерик, будь так добр, растолкуй всем нам, почему это для тебя так важно? Может быть, ты планируешь обзавестись, так сказать, горящей путевочкой за полцены в последнюю минуту?

Аймерик улыбнулся в ответ на мою шутку, но когда заговорил, лицо его было совершенно серьезным.

— Companho, давайте хорошенько задумаемся, почему у нас все так получилось. На самом деле я не вижу причины, почему бы Сальтини не мог просто-напросто взять да и объявить, что все эти наши прошения — всего-навсего ярчайшие признаки массовой эпидемии иррациональности. Сделав такое заявление, он мог преспокойно швырнуть за решетку всех, кроме Жиро, меня и Биерис. И тогда я стал размышлять о том, что задумали Сальтини и его шайка, удовлетворив наш запрос.

— Думаешь, это может обернуться против нас? — озадаченно спросил Торвальд. Похоже, ему трудно было в это поверить.

— Все может быть. Все зависит от того, насколько наши враги изобретательны и насколько им повезет. Но нам не следует забывать о том, что в данное время удача на их стороне, поскольку именно они владеют ситуацией и диктуют правила игры. Мы же пока занимаемся лишь тем, что реагируем на их действия. Словом, если они хорошенько пошевелят мозгами, им может и повезти.

Вокруг царило веселье — слышался смех, музыка, звенели бокалы, а у нас вдруг резко упало настроение, и зал показался маленьким, и, сразу стало холоднее, а все радующиеся люди как-то отдалились — словно бы от стен потянуло леденящим туманом, который приглушил все звуки, убил запахи еды и вина, сделал цвета тусклыми.

Наша маленькая компания примолкла. Миновало еще несколько мгновений, и наконец Аймерик смущенно проговорил:

— Похоже, я прикончил нашу вечеринку. Может быть я не прав. Давайте, если не возражаете, тихонько, незаметно перейдем в другую комнату — может быть, в маленькую кухню, и поговорим? Если я не прав и если вы сумеете меня убедить в этом, тем более причин будет радоваться и праздновать победу, но если же я прав, тогда надо будет обсудить, как нам быть.

На самом деле о том, чтобы перейти в кухню «тихонько и незаметно», не могло быть и речи. Нашу пятерку уже за глаза окрестили «комитетом» — правда, я никак не мог взять в толк, чем мы такое прозвище заслужили, и общее мнение было таково, что комитет мог заниматься только исключительно важными делами. Поэтому наше совместное исчезновение сразу же убедило треть учащихся в том, что назрел очередной кризис, другую треть — в том, что мы отправились верстать планы предстоящей революции. Интересно, откуда вообще возникла мысль о революции и тем более о том, что ее замышляем мы пятеро? Оставалось только надеться на то, что из-за этих слухов все мы не угодим в кутузку. Что же до оставшейся трети, то эти решили, что мы удалились для того, чтобы продолжить вечеринку в более привилегированной компании.

Можно подумать, где-то в Центре мы припасли пару-тройку особо важных персон. В общем, после того как мы, вежливо откланявшись, ушли из зала, сразу же начались перешептывания и разговорчики, а когда мы закрыли за собой дверь, за ней уже царил настоящий ропот. Маргарет взглянула на меня и сделала большие глаза. Я быстро обнял ее. На самом деле мы уже успели порядком устать от слухов, которые с бешеной скоростью расползались по Центру, стоило только мне и троим моим каледонским помощникам уединиться для того, чтобы, скажем, обсудить вопрос уборки больших спален или решить, какие угощения подавать на вечеринке, ну или для того, чтобы подумать над тем, не стоит ли добавить к залу еще одну секцию, если вдруг возникнет желание потанцевать на аквитанский манер.

Мы с Маргарет взялись за руки и пошли следом за остальными. Теперь мне казалось непостижимым, что всего несколько недель назад я думал, что Центр сможет работать при том, что у меня нет такой верной помощницы.

Кстати говоря, непостижимым казалось и то, как я мог без нее обходиться.

У повышенного внимания к комитету имелась положительная сторона. Люди боялись мешать нам, когда мы удалялись в маленькую кухню. Ее негласно считали помещением для сверхсекретных переговоров, в то время как на самом деле там попросту всем хватало стульев, по утрам ярко светило солнце и было полным-полно кофе и какао.

Мы закрыли дверь, устроились поудобнее и все воззрились на Аймерика. Без всяких преамбул он заговорил: