Роберт Сойер - Мнемоскан

Другая пара — какое многозначное слово! — опережая нас, входила в здание. Должно быть, расслышав звук наших шагов, мужчина придержал для нас дверь, для чего ему пришлось обернуться

От удивления у него отвисла челюсть. Господи, как я устал от того, что на меня пялятся. Я выдавил из себя то, что считал своей лучшей постановочной улыбкой и перехватил дверь. Мы с Карен вошли. Сегодня здесь было три скорбящие семьи; указатель в вестибюле направил нас в нужное помещение.

Гроб был открыт. Даже с такого расстояния я мог разглядеть тело, пытающееся казаться живым.

Ну да. Мне ли об этом говорить.

Разумеется, все взгляды тут же устремились на нас. Женщина лет, наверное, под восемьдесят — примерно ровесница Карен — поднялась со скамьи и подошла к нам.

— Кто вы? — спросила она, глядя на меня. Её голос был слаб, а глаза покраснели.

Этот вопрос, разумеется, я много раз задавал себе в последнее время. Однако прежде, чем я успел произнести хоть слово, Карен ответила:

— Он со мной.

Морщинистое лицо повернулось к Карен.

— А вы кто?

— Я Карен, — ответила она.

— Да? — сказала женщина, явно ожидая продолжения.

Карен, казалось, не хотела произносить свою фамилию. Здесь, в окружении настоящих Бесарянов — Бесарянов по рождению или в силу длительного замужества — она, должно быть, не была уверена, что имеет на неё право. Но потом она всё-таки сказала:

— Я Карен Бесарян.

— О… Господи, — сказала женщина, щуря глаза и вглядываясь в молодое синтетическое лицо Карен.

— А вы…? — спросила Карен.

— Джули. Джули Бесарян.

Я не знал, сестра она Дарону или ещё одна его вдова, но Карен, похоже, это знала; она наверняка помнила имена своих бывших золовок, если таковые были.

Карен протянула Джули руки, словно в выражении соболезнования, но та лишь посмотрела на них и не пошевелилась.

— Мне всегда было интересно, как вы выглядели, — сказала Джули, снова переводя взгляд на лицо Карен.

Значит, другая вдова. Карен едва заметно вскинула голову.

— Теперь вы знаете, — ответила она. — На самом деле сейчас я выгляжу не намного старше, чем когда мы с Дароном были вместе.

— Я… простите, — сказала Джулии. — Простите меня. — Она посмотрела на своего мёртвого мужа, потом снова на Карен. — Я бы хотела, чтобы вы знали: за все пятьдесят два года нашей с Дароном совместной жизни он ни разу не сказал о вас худого слова.

Карен благодарно улыбнулась.

— И он очень радовался вашим успехам.

Карен слегка кивнула.

— Спасибо. Кто здесь из семьи Дарона?

— Наши дети, — сказала Джули, — но вы их вряд ли знаете. У нас родилось две дочери. Они скоро вернутся.

— А его брат? Его сестра?

— Григор умер два года назад. А Наринэ вон там.

Голова Карен повернулась к ещё одной старой женщине, опирающейся на ходунки, которая разговаривала со среднего возраста мужчиной.

— Я… я подойду поздороваюсь, — сказала она. — Выскажу соболезнования.

— Конечно, — ответила Джули. Женщины отошли, а я обнаружил, что прохожу в переднюю часть помещения, где стоит гроб, и там вглядываюсь в лицо покойника. Я не думал о том, чтобы это сделать — но мне стали очевидны намерения моего тела, и я не стал накладывать на них вето.

Я не могу сказать, что все мои мысли доброжелательны и уместны, и я довольно часто хочу, чтобы они вообще не приходили мне в голову. Но они приходят, и я вынужден их принимать. Этот человек там, в гробу, делал то, чего я никогда не сделаю — касался её во плоти, сливался с ней в природной, животной страсти. Да, то было шестьдесят лет назад… задолго до моего рождения. И я не злился на него за это; я ему завидовал.

Он лежал, скрестив руки на груди, и выглядел очень спокойным. Спокойным — и очень старым; лицо изборождено морщинами, голова практически лысая. Я попытался представить себе это лицо молодым; был ли он в молодости красавцем — и насколько много тогда это значило для Карен? Но я не мог сказать, как выглядел этот человек в двадцать один, в возрасте, когда она вышла за него замуж. Ну да ладно; вероятно, лучше и не знать.

И всё же я не мог отвести взгляд от его лица, такого, каким моё собственное теперь уже никогда не станет. Однако нас разделяла не только внешность; этот человек — Дарон Бесарян — был мёртв, а я — я до сих пор пытался это осознать — я, вероятно, никогда не умру.

— Джейк?

Я выпал из своего транса. Карен приближалась ко мне очень короткими шажками; на её искусственную руку опиралась Джули, по-видимому, преодолевшая своё недоверие к ней.

— Джейк, — повторила Карен, подойдя ближе, — прости, что я вас сразу друг другу не представила. Это Джули, жена Дарона, — очень тактично с её стороны не уточнять «вторая жена».

— Я глубоко сочувствую вашей утрате, — сказал я.

— Он был хороший человек, — сказала Джули.

— Не сомневаюсь в этом.

Джули немного помолчала, потом сказала:

— Карен рассказала мне, что с вами произошло. — Она указала тонкой скрюченной рукой на моё тело. — Я, конечно, немного слышала об этих вещах — я всё ещё смотрю новости, хотя они по большей части вгоняют меня в депрессию. Но я и подумать не могла, что познакомлюсь с кем-то настолько состоятельным, чтобы…

Она замолчала, и я не нашёл, что сказать в ответ, так что я просто ждал, что она продолжит, и она в конце концов заговорила снова.

— Простите, — сказала она. Потом посмотрела на гроб, и снова на меня. — Я не хотела бы того, что есть у вас — только не без моего Дарона. — Она коснулась моего синтетического запястья своей рукой из плоти и крови. — Но я вам завидую. Мы с Дароном были вместе всего пятьдесят лет. Но вы двое! У вас впереди ещё столько времени! — В её глазах снова блеснули слёзы, и она опять посмотрела на своего мёртвого супруга. — О, как я вам завидую…

Вскоре после прибытия на Луну я слышал, как кто-то в шутку сказал, что одно из преимуществ лунной жизни в том, что здесь нет адвокатов. Но, разумеется, это было не совсем так: мой новый друг Малкольм Дрэйпер был адвокатом, пусть и, по его собственным словам, в отставке. Так что было естественно обратиться к нему за советом относительно моих затруднений. Я позвонил ему по внутренней телефонной сети Верхнего Эдема — единственной, к которой имели доступ здешние обитатели.

— Привет, Малкольм, — сказал я, когда его легко узнаваемое лицо появилось на экране. — Мне нужно с вами поговорить. Есть минутка?

Он приподнял седые брови.

— Что стряслось?

— Мы можем где-нибудь встретиться? — спросил я.

— Конечно, — ответил Малкольм. — Как насчёт оранжереи?

— Отлично.

Оранжереей называлось помещение пятидесяти метров в длину и ширину и десяти метров в высоту, полное тропических растений и деревьев. Это единственное место во всём Верхнем Эдеме, где воздух влажен. Огромное разнообразие цветов казалось пёстрым даже мне; представляю себе, какое буйство красок и оттенков видит Малкольм. Конечно, растения предназначались не только для борьбы с ностальгией жильцов; они были составной частью системы регенерации воздуха.