Татьяна Тарасова - Богиня судеб

Перечислив то самое необходимое в жизни, чего нет и не может быть никогда в Ущельях, Дигон решил, что выполнил свой долг, объяснив девушке, почему не надо туда торопиться. К его удивлению и раздражению она прикрыла глаза, явно не соглашаясь с его уроком.

- Ну что еще? - зло спросил аккериец. Терпением он и прежде не отличался, а теперь, ночью, усталый и больной от странных проделок души, тем более не желал тратить время на пустую болтовню, каковой он считал все слова, кои не касаются дела.

- Я заслужила смерть, - тихо, без всякого чувства сказала она.

- Да что ты знаешь о смерти? - в бешенстве Дигон швырнул кубок об стену. - Огонь не успел коснуться тебя языком - а язык у него жгуч как кнут у палача; последний вздох ты молила бы всех богов вернуть тебе жизнь! аккериец сплюнул и, подняв глаза вверх, обратился к Стаху. - Стах! Отчего ум у женщины так короток? Отчего не умеет она ценить то, что есть, а всегда хочет чего-то еще?

То ли вино перепутало явь и сон, то ли суровый северный бог снизошел наконец к своему неугомонному сыну, но тут вдруг Дигону послышалось раздраженное шипенье, более напоминавшее скрип колеса, чем голос истинного Стаха:

- А ты, Волк? Всегда ли ты довольствуешься тем, что есть?

- Всегда, - решительно ответил аккериец, ничуть не удивившись тому, что за тридцать один год его существования на земле Стах впервые решил вступить с ним в беседу.

- Ложь!

Даже аккерийскому богу Дигон не мог позволить такого обращения.

- Ты, старик! - крикнул он в потолок, стараясь, чтоб голос звучал издевательски. - Сиди в своих тучах и помалкивай! Не то...

В этот момент взгляд Дигона случайно упал на окно, залепленное звездными бликами. Дикий рев потряс дом Хаврата: лопнуло стекло в прекрасной бронзовой лампе, слетели бутыли со стола, и сам хозяин, пробудившись, в ужасе подпрыгнул на тахте и скатился на пол. Только девушка была столь же невозмутима, как и прежде. Она перевела взор на окно, желая узнать, что там так сильно потрясло её спасителя, но кроме хитрой длинноносой физиономии - ничуть не страшной - ничего не увидела.

Между тем Дигон вскочил и ринулся к двери. Физиономия за окном тотчас исчезла. Миг спустя тишину улицы разорвал все тот же рев, но теперь к нему прибавилось ещё и жалобное верещанье, интонациями несколько напоминавшее голос Стаха...

Еще через несколько мгновений все стихло. Девушка, переглянувшись с Хавратом, посмотрела на дверь, почему-то уверенная в том, что сейчас войдет её спаситель. Так оно и вышло: отворив дверь пинком, на пороге показался Дигон. Лицо его было перекошено от гнева. Правой рукой он утирал пот со лба, а левой держал за шиворот лохматого парня, того самого, чью физиономию девушка видела в окне.

Швырнув парня в угол, аккериец снова сел к столу, налил себе вина и залпом выпил.

- Нигде нельзя скрыться от этого змееныша, - чуть успокоившись, но все равно злобно произнес он. - Слышишь, Хаврат? Таскается за мной как привязанный! А тут вздумал ещё шутить с моим богом! - Дигон перевесился через подлокотник кресла и вперил угрожающий взор в потрепанного, сжавшегося, но, кажется, не так уж и испуганного лохматого, - клянусь Стахом, голос коего ты нам тут изобразил, шут! Другого раза посмеяться у тебя не будет - сразу башку снесу!

- Я понял, понял, брат... - закивал головой лохматый, выползая из угла. - Можно?

Тонкая рука его протянулась к столу и уцепила порядочный ломоть окорока. Жуя мясо, парень уселся на край тахты, подальше от Дигона, и с любопытством посмотрел сначала на хозяина, потом на девушку.

- Как звать тебя, дружище? - вежливо обратился он к Хаврату. Ответив, тот спросил в свою очередь:

- А ты кто будешь?

- Я - Трилиманиль Мангус Парк, - важно сказал лохматый. - Лучший друг Волка.

Аккериец, который только открыл рот, чтоб всласть поиздеваться над пышным именем спутника, при последних его словах поперхнулся глотком вина и, снова обозлившись, зарычал:

- Я тебе, Трилимиль ползучий, змеиная шкура, не друг! Мои друзья не улепетывают словно суслики от жалкого костерка и кучки ублюдков! Тьфу!

Это заключительное "тьфу" прозвучало так смачно и так презрительно, что Трилле все-таки смутился.

- Прости меня, брат, - пробормотал он, опуская глаза. - Я не сразу понял, отчего ты стремишься сгореть заживо. Я не видел... ее...

Он повернул голову к девушке.

- Кто ты, милая? - ласково спросил он, ободряюще улыбаясь.

- Клеменсина... Я из Коринфии - дом мой у подножья Карпашских гор. А как же ты попала в Агран?

- Я искала... одного человека.

- Дорогая Клеменсина, - откашлявшись, торжественно начал Хаврат, - не ожидай вопросов - расскажи нам все. Поверь, я и мои друзья (тут он с сомнением покосился на Трилле)... Мы готовы помочь тебе, если беда коснулась крылом своим чистого сердца юной девы...

Бывший солдат входил в раж. Щеки его раскраснелись и карие глаза заблестели пуще прежнего. Похоже, начало собственной речи чрезвычайно его удовлетворило. Но только он собрался продолжать в том же духе, как Дигон сразил его таким свирепым взглядом, что он поперхнулся и смолк, испытав при том немалый стыд: в самом деле, размеренная спокойная жизнь в скучном городишке сотворила из лихого рубаки слишком велеречивого господина попробовал бы он сказать что-либо подобное в прошлые времена, в казарме!

Между тем Клеменсина, казалось, погруженная в свои мысли, ответила:

- Да, это беда... Энарт...

- Твой возлюбленный? - глаза Трилле загорелись. Он предвкушал историю любви, кои весьма почитал, сам будучи никому не нужный и никем никогда не вспомянутый.

- Энарт жил там же, в Коринфии, в городе Катме. От нашей деревни до Катмы всего полдня пути. Как-то отец - он занимался продажей скота - взял меня с собой... Нет, город не понравился мне. Шум, крики с утра и до утра, сердитые лица прохожих... У нас жизнь была совсем иная. Я привыкла к тишине; у подножья Карпашских гор она особенная - такая долгая, глубокая, покойная... И все-таки Энарт жил в Катме.

Самое счастливое время моей жизни началось тогда. Мы встречались редко, потому что тайно. Он был сыном портного, а мой отец прочил мне в мужья сына местного судейского, которому тогда было уже двадцать пять лет!

- А тебе? - кисло осведомился Хаврат, вдруг явственно ощутив свои тридцать три.

- Четырнадцать. А Энарту - семнадцать.

- Гм-м... Ну, и дальше?..

- Сын судейского ходил к нам каждый день. О, Митра, как трудно мне было улыбаться ему, говорить с ним, смотреть на его уродливое лицо! Весь покрытый прыщами, он воображал себя красавцем. Ему почему-то казалось, что все девушки мечтают о нем и во сне и наяву, но это было совсем не так. Уж я знала, как смеются они над ним, спесивым и глупым словно индюшонок.

Разговорившись, Клеменсина обрела и румянец и живость, видимо, присущие ей от природы. Скука, сквозившая в её голосе поначалу, вовсе исчезла. Дигон слушал вполуха. Гораздо больше ему нравилось смотреть на девушку. Сейчас он находил её весьма привлекательной: длинные и густые русые волосы мягкими волнами спадали на узкие плечи; точеные черты не были надменны, и в лучшие времена наверняка отличались милой девичьей подвижностью; невысокая стройная фигура ещё сохранила приметы недавнего детства, но в дальнейшем обещала стать прекрасной. Полгода, год, и свершится тот чудесный переход от милого отрочества к цветущей чистой юности, и тогда... Куда же делся её Энарт?