Герберт Уэллс - Пища богов (пер. Тан)

Орган этот заиграл что-то, и ропот толпы сделался мерным и торжественным, потом замолк.

Только братья успели поссориться с соседом, невежливо толкнувшим одного из них в грудь, как на платформе появился Катергам. Маленькая, черненькая фигурка его, с красным комочком вместо лица и с орлиным носом (в профиль), вдруг появилась из тени в самой середине платформы. Какие крики! Какие приветствия!! «Ура-а-а! Ура-а-а!» — начал кто-то подле самой платформы, а затем это «ура» разлилось по всему залу и долго не прекращалось, потрясая стены здания.

Но никто не кричал так громко, как новоявленный гражданин. Даже слезы выступили на его глазах от крика, хотя он и не знал, чему радуется. Еще бы! Посидите-ка лет двадцать в тюрьме, тогда и сами поймете или начнете понимать, что значит возможность упражнять свои легкие с целой толпой и без всяких препятствий!

Он перестал кричать, лишь когда почувствовал, что его никто уже не поддерживает.

Затем последовала пауза: Катергам должен был подождать, пока какие-то маленькие человечки — члены бюро — проделают какие-то ненужные формальности. А толпа тем временем шумела как улей: «ва-ва-ва-ва-ва», и на фоне этого шума изредка слышались возгласы:

— Чего они там возятся?

— Что такое бормочет этот седой?

— Да они так никогда не кончат!

— Скоро ли мы услышим Катергама? И прочее, и прочее.

Наконец, Катергам стал у отдельного столика, и все могли свободно изучать маленькую фигуру великого человека. Собственно говоря, фигурка эта давно всем глаза намозолила, так как ею можно было любоваться и в иллюстрированных изданиях, и в бесчисленном множестве карикатур, и на медалях, выбитых в честь борьбы с гигантизмом, на антигигантических флагах и даже на коробках конфет и на подкладке «катергамовских» шляп. Его изображали и в виде матроса, стоящего с фитилем в руках на берегу моря (житейского, вероятно), около пушки, тогда как по морю плыл чудовище «Гигантизм», а на фитиле красовалась надпись: «Антигигантические законы», и в виде с головы до ног вооруженного рыцаря с Георгием Победоносцем на щите, поражающим дракона, — тогда как титанический Калибан, сидящий у входа в мрачную пещеру, старается уклониться от удара его копья, на котором написано: «Новые постановления относительно „Пищи для рекламы“», и в виде летящего Персея, который выхватывает скованную красавицу Андромеду (с четкой надписью на поясе: «Цивилизация») из когтей чудовища, на различных частях тела которого написано: «Атеизм», «Эгоизм», «Механичность», «Уродство». Но чаще всего народное воображение представляло Катергама в виде «Джека — убийцы гигантов», причем его рисовали в настоящем виде (немножко, может быть, повыше ростом и пошире в плечах). В этом виде он и предстал очарованному взору новоявленного гражданина.

«Ва-ва-ва-ва-ва» сразу прекратилось, как только Катергам встал, но зато вновь начались приветственные крики. Катергам сначала раскланялся, а потом махнул рукой, после чего шум почти сразу смолк, и настала такая тишина, которая бывает только в многолюдных собраниях после большого крика. Когда один человек находится в пустыне, то около него, конечно, тихо, но он все-таки слышит свои собственные шаги, свое дыхание да и еще, пожалуй, многое: шум ветра, шелест травы и прочее. А здесь, в этом зале Народного Дворца, настала такая тишина, что до начала речи Катергама никто ничего не слыхал; когда же Катергам начал говорить, то один только его голос — ясный, резкий — наполнил пространство, достигая самых отдаленных слушателей, ничем не ослабленный, раздающийся как бы совсем рядом.

На новоявленного гражданина маленькая, черноватая фигура, резко освещенная и говорящая резким голосом среди громадной толпы, производила большое впечатление. За оратором, теряясь в тени, сидели его сторонники, а перед ним виднелись ряды спин, затылков и профилей.

Катергам говорил о прежних порядках. «Слушайте! Слушайте!» — пронесся по толпе одобрительный шепот. «Слушайте! Слушайте!» — от всего сердца повторил новоявленный гражданин, на самом деле не особенно старательно вслушивавшийся в слова Катергама, а более увлекающийся обстановкой митинга. Катергам говорил о мудрости наших предков, о медленном росте созданных ими почтенных учреждениях, о нравственных и социальных традициях, создавших английский народ таким, каков он есть. («Слушайте, слушайте!» — произнес опять новоявленный гражданин со слезами сочувствия на глазах). «А вот теперь, — продолжал Катергам, — вся эта мудрость, все эти учреждения и традиции лежат в обломках. Да, в обломках! Неужели из-за того, что три сумасброда двадцать лет назад вздумали намешать чего-то такого в бутылочку, придется пропадать и порядку и всему тому, что свято для большинства из нас? (Крики: „Нет, нет, не допустим!“) А если так, то пора же перестать колебаться, пора начать действовать (одобрительные крики), пора бросить полумеры».

— Вы слышали, джентльмены, — кричал Катергам, — о том, как простая крапива превратилась в гигантскую. Сначала она была такой же, какой бывает всякая крапива весной. Детская ручка могла вырвать ее с корнем. Но попробуйте запустить это растение, с виду невинное, дайте ему вырасти, тогда вам потребуются топоры и веревки, вы должны будете рисковать жизнью, чтобы от него избавиться. Вам нужно будет поработать и пострадать из-за этого; многие из ваших ближних погибнут…

Сильное и продолжительное движение помешало новоявленному гражданину слушать далее, а когда шум улегся, то Катергам уже заканчивал свою речь следующими словами:

— Учитесь бороться с гигантизмом на этом наглядном примере… Выдерните крапиву сразу же — потом будет поздно!..

Он остановился и выпил глоток воды из стоявшего перед ним стакана.

— Это ясно! Ясно как день! — крикнул кто-то в толпе, и затем опять начался невообразимый шум: все спорили, кричали, разговаривали.

Новоявленный гражданин вышел с митинга весь в поту, но страстно возбужденный. По выражению его лица можно

было думать, что он удостоился слышать глас с небес. Теперь он знает! Теперь он все понимает! Он вышел из тюрьмы как раз в минуту кризиса, в минуту окончательного решения весьма сложных и запутанных социальных вопросов. В великой предстоящей борьбе он сыграет свою роль достойного свободы и понимающего свою ответственность человека. А что касается положения дел, то оно вполне ясно: с одной стороны — те чудовищные, одетые в кольчугу великаны (теперь он знает, что о них думать…), а с другой — вот этот маленький, черненький человек, с проникающим в душу голосом и искусством убеждать — этот пигмей, этот «Джек — убийца гигантов». Все должны соединиться для того, чтобы «выдернуть крапиву, пока не поздно».