Любен Дилов - На поющей планете. (Сборник)

Рука крана сложилась в суставах, и через пару минут трюм поглотил робота, мечущегося, как паяц. Антрополог подумал, что он, наверное, и в трюме будет все так же петь свою надменную песню, и поскорее снял наушники. Ему хотелось слушать только ласковый шум удаляющихся крыльев. А еще ему хотелось услышать голос женщины, стоящей рядом, но она молчала. Тогда он подумал, что надо бы прямо сейчас, не дожидаясь завтрашнего утра, утащить ее в джунгли и хорошенько выдрать, чтобы вдоволь наслушаться, как она ревет. Он обнял ее за плечи и устало прислонился к ней.

Она повернула к нему лицо. Ветер орнитолета высушил ее слезы, сухие глаза сияли. Она коснулась губами его уха и задыхаясь прошептала:

— Послушай! Да ну же, надень трансформатор! Слушай!

И в нетерпении прижалась к нему так, чтобы он мог услышать ее трансформатор. Тысячеголосый хор природы гремел в мембранах, будто звуки органа, волны бурной радости вздымались к небу. И далекие деревья, и близкие кусты, и травоподобная растительность около хижин — все пело свои обычные мелодии, песни привета в честь посланцев Земли.

Из-за кустов и хижин начали показываться аборигены. Все шестьдесят ушек на их головах сияли розовооранжевым цветом дружелюбия. Больше чем когда-либо они напоминали живые цветы, — неброские, нежные и скромные цветы, без которых самый великолепный сад был бы беден.

Сейчас, когда мы уже летим в первый боевой полет, из которого можем и не вернуться, хотя наша задача — не вступать в бой с врагом, а только разведать его местонахождение и боевую оснащенность, я могу только припомнить предысторию конфликта. Настоящую летопись этой войны напишут другие. Если, конечно, война состоится и если после нее вообще останется кто-нибудь, способный писать. Впрочем, история показывает, что настоящие причины войн всегда кроются за незначительными поводами. Но наш повод никак не назовешь мелким. И в этом — главное отличие нашего священного и справедливого похода от всех предыдущих войн Земли.

Все началось в маленьком городке Нима, где находилась психиатрическая клиника известного профессора Зиммеринга. Каким образом это произошло, до сих пор неизвестно, но, как бы там ни было, когда ночь покинула наше полушарие, оказалось, что палаты клиники опустели. Не осталось ни одного пациента, исчезли даже те, кто лежал в смирительной рубашке. Паника среди дежурного персонала, должно быть, поднялась неописуемая. Газетные репортажи тех дней позволяют составить о ней известное представление. Не меньшей была паника и в Ниме: двести пятьдесят сбежавших сумасшедших для маленького городка — ужасающе много. К счастью, большинство его жителей знали друг друга, если не по именам, то в лицо, так что им ничего не стоило узнать, кто переодетый сумасшедший, а кто — нет. Однако полиция не сумела найти ни одного пациента профессора Зиммеринга; полицейские же собаки, взяв след, добегали до большой поляны в больничном парке и там начинали крутиться, как безумные, и выть в бессильной злобе. На десятый день врач клиники, дежуривший в ту роковую ночь, покончил с собой, а ее директор — профессор Зиммеринг, крупнейший живой представитель венской школы психиатрии, — сошел с ума и был помещен в клинику профессора Отара, своего заклятого противника в научной области. Однако через неделю клиника профессора Отара также встретила восход пустыми палатами. Исчезло бесследно еще сто восемьдесят шесть душевнобольных; говорили, что большинство из них — опасные сумасшедшие. Исчез и старый профессор Зиммеринг.

Отар выступил на пресс-конференции и заявил, что за всем этим, по его мнению, стоит Зиммеринг, в душевном здоровье которого сам он, Отар, всегда сомневался. Отвечая на вопрос журналистов о том, — как это он, опытный специалист, не смог увидеть, что Зиммеринг симулирует, — Отар вывернулся очень ловко: при такого рода заболеваниях невозможно поставить диагноз за несколько дней, а кроме того, при некоторых видах шизофрении больной развивает необыкновенную сообразительность и способен осуществить свой безумный замысел с изумительной логикой и хладнокровием.

Через три дня после пресс-конференции исчезли пациенты пяти других психиатрических больниц, которые, к тому же, находились в разных концах страны. Общественность взвыла: как могут пропасть не один и не два, а ровно восемьсот пятьдесят четыре человека, причем в поведении всех этих людей наблюдаются отклонения от нормы, а полиция не может найти ни одного из них. Напрашивалось подозрение, что полиция сама замешана в таинственном происшествии, и ее шефу пришлось уйти в отставку. Однако это ничуть не повлияло на дальнейший ход событий.

Оппозиция вначале держалась довольно осторожно; она только спрашивала через свою газету: «В состоянии ли государство, которое не может уследить за сумасшедшими, заботиться о нормальных гражданах?» И требовала отставки правительства. Разумеется, правительство не сошло с ума, чтобы подавать в отставку по требованию оппозиции, но когда и восемнадцатая психиатрическая клиника оказалась пустой, хотя ее здание охранял добрый десяток вооруженных до зубов агентов, его положение оказалось весьма шатким. Президент выступил по телевидению. На экране он выглядел очень утомленным, я бы даже сказал, сокрушенным. «Я не знаю, что происходит в стране» — начал он, и это признание президента тронуло его республику. Затем он призвал граждан сохранять спокойствие, не лишать его доверия и поспешил свалить всю вину на происки соседней страны: дескать, это она похитила дорогих душевнобольных соотечественников с еще не ясной провокационной целью. Но подлинным виновником бедствия в конечном счете, по словам президента, следовало считать нашу хилую демократию, благодаря которой возможны подобные происшествия. Под конец он так завопил против демократии, называя ее давно отжившей формой управления современным обществом, что кто-то из его советников, видимо, был вынужден толкнуть его в спину за кадром. Президент запнулся, вытер целомудренно белым платочком изборожденное морщинами чело и подавленно заявил, что не видит другого выхода, кроме как объявить военное положение.

Утренние газеты, комментировавшие его речь, еще могли позволить себе роскошь собственного мнения. Одни из них подхватили версию о вражеской руке, другие высказали предположение, что сумасшедшие уничтожены гражданами страны, по мнению которых безнадежно больные — лишнее бремя для общества и их следует просто-напросто истреблять. Сатирическая же газета дерзнула внести предложение о создании бюро импорта сумасшедших, чтобы заполнить пустующие клиники. А оппозиционная газета вновь выступила с вопросами. Почему, спрашивала она, исчезают те, кто, в худшем случае, только ломает мебель и бьет посуду? Разве те, кто толкают народ к катастрофе, не сумасшедшие? Но военное положение было уже объявлено, и такие вопросы не могли сойти с рук. Газету закрыли, а ее редакторов арестовали за подстрекательство к дальнейшему похищению душевнобольных.