Андрей Столяров - Мы, народ… (сборник)

Дальше начинается сумасшедшая карусель. Стана упархивает с утра, и ее нет, нет, нет – обычно до позднего вечера. Прибегает она жутко усталая, возбужденная: часа два не может потом успокоиться, пересказывая мне события истекшего дня. Я слышу от нее такие жуткие выражения, как «речевая динамика», «сборка контента», «аудиальный сегмент»… Они меня приводят в столбняк. Типичная, как мне кажется, речь неофита, который усвоил лишь внешний понятийный декор. Как бы ей в этом не утонуть.

К счастью, в данном случае я ошибаюсь. Делают первую запись, она проходит в эфир. Правда, Стана яростно требует, чтобы я не слушал ее: она была там слишком напряжена, коряво выразилась, даже два раза запнулась непонятно с чего. К сожалению, запинки так и оставили. Эльвирка, дура, сказала, что это – живая речь. Дескать, нельзя давать слишком грамотный текст. Слушатели нас не поймут… Далее делаются еще две студийные записи, и вдруг – представляешь: ни с того, ни сего! – на них появляются отклики сразу в нескольких блогах. Обсуждение (я посмотрел) происходит довольно активное. Более того, часть ее передачи перепечатывает одна из влиятельных городских газет.

Оформлено как интервью.

Ну, это уже вообще!

– Представляешь, я ведь просто болтала!..

Теперь Стану переводят в прямой эфир. Это бригада, которая наматывает передачу «Тема дня»: беседы и интервью с известными и рядовыми людьми, просто на улице – о том, что их волнует больше всего. Передача, кстати, достаточно популярная. По словам Станы, уже ведутся переговоры, чтобы делать ее одновременно и в телевизионном формате. Заинтересовался этим Седьмой канал. Впрочем, опять-таки по словам Станы, хозяин у радиостанции и канала – один. Так что, скорее всего, это пройдет.

– Вот, будешь по телевизору на меня смотреть!..

Стана прямо-таки сияет от счастья. Когда она прибегает ко мне, в квартире как будто включается дополнительный свет. С восторгом рассказывает о своей бригаде: все у нее удивительные, талантливые, отзывчивые, так и стремятся помочь… Все, не поверишь, буквально все!.. Ну и конечно, случаи, которые происходят у них чуть ли не каждый день:

– Представляешь, я его спрашиваю, а он молчит. Секунду молчит, вторую, третью, четвертую… Я просто уже ушами чувствую, как аудитория отключается. Тогда я бодренько так говорю: «Что ж, слов нет – это тоже ответ…» – и немедленно хватаю за шкирку другого…

Ни о какой Америке она, конечно, слышать не хочет.

– Ну ты что? У меня только-только стало что-то налаживаться. Кем я в Америке буду – домохозяйкой? Ну давай подождем! Ну не обязательно ведь решать это прямо сейчас…

И точно так же она не желает слышать о сквозняке, дующем из дворца.

– Какой еще там сквозняк? Боже мой! Не загружай меня ерундой!..

Она искренне убеждена, что ничего подобного не было.

Я стараюсь не возражать.

Пусть так.

Не было – значит не было.

Тем более что Стана перебирается наконец ко мне. Родители сообщают, что задержатся на Урале по крайней мере до ноябрьских праздников. Погода у них в этом году роскошная, урожай небывалый: все ломится от фруктов и овощей. Глупо же, если квартира будет простаивать… Стана со мной согласна: глупо, конечно, глупо… И вот теперь, возвращаясь из института к себе, я испытываю непривычное ощущение: дома меня кто-то ждет.

Правда, «ждет» – понятие весьма относительное. Стана может примчаться, например, около трех часов дня, быстренько перекусить, опять упорхнуть и вернуться уже где-то ближе к полуночи. А когда я, как правило около девяти утра, ухожу в институт, она еще спит, скользя легким дыханием по подушке.

Ни о чем договариваться заранее с ней нельзя. Расписания у них нет: все меняется каждые полчаса.

– Ну, позвонят откуда-нибудь… Пришлют эсэмэску… Мы – тут же летим…

Тем не менее мы теперь как бы вместе, и чем дальше, тем больше укрепляется эта единая жизнь.

Ничего иного я не хочу.

А в день ее первого показа по телевидению мы устраиваем себе настоящий праздник. Я приношу шампанское и цветы, Стана героическими усилиями готовит какой-то салат. Правда, есть его можно только с большим трудом, но зато передача, по-моему, выше всяких похвал.

Стана – крупным планом, озабоченное лицо.

Стана и известный артист (который несет, между прочим, явную хренотень).

Стана с микрофоном на Невском.

Стана – на фоне Аничкова моста…

Целых сорок пять секунд на экране!

– И не сорок пять, а почти пятьдесят!.. Ты мое значение в мировом информационном пространстве, пожалуйста, не преуменьшай!..

В общем, есть за что торжественно чокнуться.

Щеки у нее розовеют, глаза вдохновенно блестят. В любви она этим вечером превосходит саму себя: раньше это был свежий, упругий, накапливающий силы бутон, а теперь – яркий цветок, распустившийся, олицетворяющий собою призыв. Это кого угодно сведет с ума. Мы слегка задыхаемся, взлетаем к незримым вершинам, низвергаемся, обессилев, снова парим над землей. Тяготение над нами невластно, мы свободны, для нас больше не существует границ.

А потом Стана провозглашает, что она знает теперь, как мы с ней будем жить.

– Мы будем жить долго и умрем в один день!.. Нет, даже не так!.. Мы с тобой вообще не умрем!..

И через мгновение она уже спит – слабо выдыхая не воздух, а сонную эманацию счастья.

Я, напротив, не сплю.

Мне хочется продлить те мгновения, которые, вероятно, будет уже не вернуть.

Наверное, я тоже выдыхаю эманацию счастья.

И мне тоже кажется, по крайней мере сейчас, что мы с ней никогда не умрем.

Раз Стана сказала, значит, будет именно так.

Я лежу – привыкая к бессмертию, которое мне отныне дано.

Если только оно и в самом деле дано.

За стеклами – накрапывающая темнота.

Бродят по Петербургу призраки осенних дождей…

Утро, впрочем, выдается солнечное и ясное. В окна, открывающиеся на крыши, светит неожиданно чистая октябрьская синева. Она точно промыта будущими холодами до дна. А когда я, уже немного опаздывая, выскакиваю на остановку маршрутки, то вижу длинные отпечатки домов, пересекающие асфальт, серый поток машин, прохожих, сгрудившихся у светофора. Дворник на соседнем газоне сгребает листву, и туда, на комья влажной земли, слетаются суматошные воробьи.

Все совершенно обыденно, все привычно, все неустанно свидетельствует о том, что жизнь течет как всегда.

Лишь в дальней части проспекта, откуда должна явиться моя маршрутка, еще белеет туман – как эхо сгинувшего дождя.

Перетекают в нем какие-то расплывчатые завитки.

Сгущаются и пропадают какие-то неопределенные очертания.

И на мгновение мне вдруг кажется, что это не туман, а некое далекое озеро: светлая амальгама воды, купы пышного ивняка на том берегу. А перед ними, точно продолжение сна, точно то, что иногда через изнанку сознания просачивается в дневную явь, проступают бледно-призрачные терема, какие-то бревенчатые строения, какие-то невесомые луковичные навершия.