Андрей Столяров - Мы, народ… (сборник)

Не действуют больше никакие успокоительные заявления. Правительство уже показало, что все его заявления – это политический блеф. Оно бессильно перед яростными демонами темноты, и потому бюргеры, поднимаясь утром с постели, или, напротив, выключая свет перед сном, напряженно прислушиваются – не вздрогнет ли дом от взрыва, не раскатится ли по улице вой полицейских сирен, не прозвучат ли за окном автоматные очереди?

Позже этот период будет охарактеризован как «немецкая осень». Райнер Фасбиндер, режиссер крайне левого направления, снимет фильм с аналогичным названием – «Deutschland im Herbst». Фильм будет представлять собой явный артхаус: понимать, о чем идет речь, сможет только включенный в события человек – слишком много аллюзий, слишком много отсылок к деталям, о которых зритель иной страны представления не имеет. К тому же Фасбиндер – демонстративный гомосексуалист, в фильме содержится ряд откровенных сцен взаимоотношений его с тогдашним любовником. В дополнение Фасбиндер на экране пьет, нюхает кокаин, произносит путаные речи о демократии. Тем не менее атмосфера тех дней передана с трагической точностью: страх и бессилие, гнев и отчаяние, невыносимое напряжение, в котором пребывает страна. Сам Фасбиндер через некоторое время умрет от передозировки наркотиков. Фатальный в творчестве возраст – тридцать семь лет – окажется пределом и для него.

Никто не понимает, что происходит. Кажется диким абсурдом, что Германия, только что пережившая Вторую мировую войну, коричневую чуму, разгром, национальную катастрофу, только-только начавшая понемногу дышать, вновь погружается в хаос ненависти и насилия. Откуда это взялось? Почему немцы, едва начав жить, опять охвачены жаждой саморазрушения? Что за проклятие омрачает сознание нации? Какая неведомая болезнь жжет ее изнутри? Может быть, прав был средневековый хронист, писавший, что «немцы – народ, отторгнутый богом, они слишком жестоки к другим, чтобы быть милосердными даже к самим себе»?

Ответов на эти вопросы нет. Точнее, ответов множество, а это значит, что «истина где-то не здесь». Ясно только одно: болезнь, чем бы она ни была, достигла критической фазы, сердце уже захлебывается, мозг отказывается служить, меркнет в кровяных шумах сознание, шансы на выживание пациента уменьшаются с каждым днем…

Ульрика идет по «мертвому коридору». Мертвым коридор называется потому, что стены его покрыты толстой акустической изоляцией. Такой же изоляцией покрыты потолок и весь пол – шаги надзирательниц, двух здоровенных теток, следующих за Ульрикой, практически не слышны. Бесшумно затворяется дверь камеры. Бесшумно входят в пазы металлические пальцы замка. Больше – ни одного звука снаружи. Тишина – словно в одночасье умер весь мир. И она сама тоже – уже умерла. Только сердце еще чуть-чуть шевелится, не веря в загробную жизнь.

Это называется «сенсорная депривация». Человек, надолго погруженный в непроницаемую тишину, начинает постепенно сходить с ума. Искривляются пространство и время. Реальность, как гнилая ткань, расползается – не с чем себя соотнести. Если нет мира снаружи, если не существует устойчивых внешних координат, то хаос темного подсознания, внутренний искаженный мир поднимается как вода и заполняет собою все. Возникают фантомы звуков: шорохи, шуршания, писки. Образуются рыхлые сгустки то ли блеклого света, то ли тусклых теней. Странные загробные голоса начинают произносить слова на неведомом языке. Будто неудержимо проваливаешься в мир иной. Минута длится как час. Час проскакивает как миг. От одного дыхания до другого проходит год. Заключенный готов изуродовать самого себя – сломать палец, выколоть глаз, – лишь бы получить доказательство, что он еще жив.

Ульрика вспоминает об этом так. «Ощущение, будто вся камера едет куда-то во тьму… Закрываешь или открываешь глаза – разницы никакой… Невозможно с этим бороться, все время трясет – от жары, от холода, от чего-то другого, чему названия нет… Может быть, от страха, который подступает откуда-то изнутри… Чтобы что-то сказать нормальным голосом, приходится изо всех сил кричать. Все равно получается неразборчивое ворчание: в уши словно залили горячий воск… Охранники, посетители, прогулочный дворик – все это видишь будто сквозь пленку… Волнами – головная боль, кружение, приступы тошноты… Когда пишешь, то, заканчивая вторую строчку, уже не помнишь, что было в первой… То апатия, то нарастающая агрессивность, которая жаждет выплеснуться вовне… Тут же убила бы, если б было – кого… Ясное ощущение, что у тебя нет ни малейшего шанса выжить… Кругом – тихий ад, окутывающий тебя немотой… Невозможно ни с кем поделиться этим – при посещении адвоката, как ни старайся, ничего не можешь толком сказать, слова разбегаются, не в состоянии сформулировать простейшую мысль, через полчаса после встречи уже не уверена, было это сегодня или неделю назад… Чувствуешь себя так, словно с тебя сняли кожу»…

Она помнит, как выглядела Астрид Пролл в тюрьме Оссендорфа: почти ничего не видит, почти ничего не слышит, практически не может ходить. Клетка человеческих ребер, в которой едва теплится жизнь. Список заболеваний, составленный при медицинском осмотре, звучит как окончательный приговор: потеря 40 % массы тела, гипертония, сильная сердечная аритмия, болезнь вестибулярного аппарата, болезнь желудочно-кишечного тракта, аномалии печени, суставов, кожи; афазия, абазия, анорексия, аменорея… Одна из сотрудниц общественного «Комитета против пыток» воскликнет, подписывая протокол: «Такое я видела только в Заксенхаузене!» [13].

Ульрика понимает, что то же самое ждет и ее. Если не сегодня, то через месяц, если не через месяц, то через год. Мертвая тишина в конце концов растворит ее без следа, превратит в человекоподобное существо, издающее мычание вместо слов, расчесывающее кожу до крови обгрызенными зубцами ногтей. За последнее время она прочла много литературы о последствиях одиночного заключения и хорошо представляет, как это будет происходить. Почти все авторы говорят об одном: психоз одиночного заключения – это клаустрофобия, внезапные приступы гнева, длительная депрессия, притупление эмоциональных реакций, апатия, аутизация: человек, будто в раковину, уходит в некий внутренний мир, расстройства зрения, головные боли, расстройства сна, спутанность сознания, разговоры с самим собой, руминация (многократное повторение одних и тех же мыслей и фраз), аутодеструктивное поведение, галлюцинации, бред… «Все в камере начинает двигаться и качаться, будто хочет тебя раздавить»… «Входят охранники, говорят: мы задушим тебя, сейчас ты умрешь»… «Ползают по стенам суставчатые пауки»… «Противны любая пища, любые запахи, есть ничего не могу»… «Непрерывные разговоры с людьми, которых в камере нет. Вижу их лица, даже если закрываю глаза. Полная темнота, они на меня кричат»… «Бесишься из-за звука, который издает свет лампы под потолком. Они (то есть тюремщики) специально вставили в лампочку какой-то шум. Изводит так – день за днем, день за днем»…