Георгий Гуревич - Рождение шестого океана

1. Прежде всего рассказать о всемирном тяготении. Все тела притягивают друг друга: Солнце — Землю, Земля— г Луну, а Луна со своей стороны — Землю.

Чем ближе тела, тем сильнее притяжение. Против Луны надо нарисовать земной шар. Естественно, сильнее всего, Луна притягивает ближайшую, обращенную к ней поверхность, несколько слабее — центр земного шара, еще слабее — противоположную поверхность. Суша прочно связана с центром планеты, океанская вода самостоятельней. И там, где Луна ближе всего, вода стремится приподняться; там, где от Луны дальше всего, вода отстает, она притягивается слабее, чем дно. В результате и там и тут образуются водяные бугры — приливы.

2. Так, регулярно, дважды в сутки Луна подымает воду во всех океанах, в среднем на полметра. Работа эта колоссальна. Чтобы подсчитать ее, нужно помножить на полметра количество воды в океане. В поднятой воде таится огромный запас энергии, который мы называем «синим углем», энергией прилива.

3. Если бы вся Земля была покрыта океаном, приливные бугры равномерно двигались бы вокруг земного шара с востока на запад. По океанам катилась бы широченная плоская волна полуметровой высоты. Но материки, острова и заливы видоизменяют движение приливной волны. Она задевает за дно и за берега, застревает в узких проливах и особенно возрастает в постепенно суживающихся заливах, глубоко вдающихся в сушу. В некоторых заливах вода поднимается метров на десять — пятнадцать.

4. Приливы совсем незаметны в таких морях, как Черное и Балтийское. Моря эти связаны с океаном узкими проливами, через которые проникает слишком мало воды. Своеобразно получается в Белом море. Подходя с севера, приливная волна попадает здесь в коридор между Кольским полуостровом и полуостровом Канин.

Чем дальше на юг, тем уже коридор. Приливной волне становится тесно, она растет в вышину и в узкое горло Белого моря входит огромным валом четырехметровой высоты. Однако, пройдя горло, вал попадает на просторы Белого моря.

И здесь приливная волна растекается в разные стороны. Бугор рассасывается, приливы почти незаметны.

5. Принцип приливной электростанции очень прост. Нужно отгородить бассейн в конце узкого залива, проделать в плотине водоспуски, поставить в них турбины и пропускать через турбины воду четыре раза в сутки: во время прилива из океана в бассейн, во время отлива — из бассейна в океан. Количество энергии, которую можно получить, равно площади бассейна, умноженной на высоту прилива. Мезенская электростанция будет давать до сорока миллиардов киловатт-часов в год.

6. Затем на очереди у нас еще более мощная станция в горле Белого моря. Но здесь свои трудности. Поставив плотину в горле, мы превратим Белое море в закрытый бассейн. Однако бассейн этот слишком велик — один прилив не успеет его заполнить. Даже к концу прилива уровень воды в море гораздо ниже, чем в горле. Поэтому Беломорская станция может сработать с пользой только во время прилива, а во время отлива — вхолостую. Возможно стоит вообще не спускать прилив в Белое море, поставить в горле вторую плотину, наполнять приливной водой не все море, а только горло. Но две плотины — это вдвое больше работы.

Валентин исписал несколько больших листов, приготовив материал, по крайней мере, на два доклада. Но времени до одиннадцати часов оставалось еще много, и Валентин решил, как легко догадаться, навестить по дороге Зину, благо она работала сегодня в вечерней смене. Да и предлог был подходящий — привез книжки и тезисы.

Валентин внимательно оглядел себя в зеркало, решил, что брюки помялись и подправил складку электрическим утюгом, выпрошенным у соседки.

Он сдал ключ от комнаты и зашел к Геннадию Васильевичу сказать, чтобы тот подъехал на машине к общежитию девушек к половине одиннадцатого.

Лузгин сидел в полосатой пижаме у стола, что-то писал. В комнате его было по-холостяцки не прибрано, пахло табаком и спиртом, постель была скомкана, на столе среди бумаг стоял открытый патефон и полупустая бутылка коньяку.

Увидев входящего Валентина, Лузгин сложил недописанный лист бумаги и сунул в ящик стола.

— Что это вы прячете? Письмо к любимой? — пошутил Валентин.

На лице Геннадия Васильевича мелькнуло смущение, потом появилась усмешка и снова смущение, на этот раз какое-то нарочитое, наигранное. Но Валентин ничего не заметил. Он был слишком занят мыслями о Зине и настроения странноватого помощника мало интересовали его.

— Развлекаюсь в неслужебное время, — сказал Лузгин. — Захотелось вспомнить молодость, кое-что написать. Когда-то я питал слабость к литературе. Нет, не просите, это лирика — не для постороннего глаза. Вам будет неинтересно.

— Почему лирика неинтересна? Наоборот,

мне приятно узнать, что и у вас были лирические переживания, Геннадий Васильевич.

Глаза Лузгина сузились. На лице появилось что-то злое.

— Ничто человеческое мне не чуждо, — сказал он. — В десять лет я болел корью, в двадцать— любовью. А когда выздоровел — увидел рядом с собой обыкновенного человека, чуть пониже ростом, чуть поменьше весом, чуть глупее меня, чуть хитрее и гораздо беспомощнее, слишком беспомощного, чтобы стоять на своих ногах и потому желавшего ездить на мне верхом... К счастью, я вовремя заметил это и успел убежать.

Валентин был оскорблен до глубины души. А он-то приготовился выслушать исповедь, посочувствовать неудачливому влюбленному.

— И больше вы не болели, небось?

— Ничто человеческое мне не чуждо, — высокопарно повторил Лузгин. — В тридцать лёт я болел честолюбием. Мне хотелось стать великим человеком, например видным изобретателем. Потом я узнал, что слава предпочитает преждевременно умерших, а умирать меня не тянуло. Сейчас мне далеко за сорок. Я научился ценить коньяк, музыку и покой. И я совершенно здоров.

Валентин больше не мог сдерживаться.

— Это дешевая поза! — крикнул он. — Поза людей равнодушных и никчемных. Вы презираете любовь, потому что не умеете любить, презираете славу, потому что не умеете заслужить ее. Так можно докатиться черт знает до чего — до равнодушия к Родине даже. Покой, коньяк и патефон! А какой вы научный работник, если наука вас не волнует? Не нужны такие люди в институте.

Лузгин испугался. Он залепетал какие-то извинения, начал оправдываться, ругать слишком крепкий, коньяк, уверять, что Валентин не так его понял. Валентину стало неловко, даже стыдно. Зачем он смешивает личную неприязнь и служебные отношения, показывает власть, чуть ли не угрожает выгнать человека? Лузгин — хронический неудачник. Пусть утешает себя, «что виноград зелен». Конечно, он не ученый... Но человек старательный, исполнительный.