Елена Крюкова - Беллона

Сейчас два часа ночи. Я совершенно не хочу спать. Всю трясет. Мы с Татой Измайловой решили подежурить в парадном. Я сижу на корточках у стены. Взяла с собой из ящика письменного стола дневник. Чернильница-непроливайка стоит на полу, у моих ног. Ручку неудобно окунать, но в перышке, если хорошо зацепить, чернил надолго хватает. Иногда на все предложение.

Тишина. Мы с Татой смотрим друг на друга, потом слушаем тишину, и мне кажется - у нас уши шевелятся, как у зверей.

С конца августа налеты - то и дело. Фашисты будто задались целью разбомбить город. После бомбежек там и сям горят дома. Мы слышим на улицах стоны и крики раненых. Об убитых я стараюсь не думать. Крепко зажмурюсь, крепко-крепко - и мысли куда-то проваливаются. Немцы рядом. Они, наверное, думаю, что вот-вот возьмут нас без боя. Они обстреливают город из дальнобойных орудий. Их самолеты бомбят железнодорожные вокзалы, речной вокзал, пристани и гавань.

Мы голодаем. Продуктов почти нет. Но мы бодримся.

Мама ушла на фронт. Зачем она это сделала? Зачем бросила нас?

Я так плакала, когда она уезжала. И она ужасно плакала, у нее так страшно вспухли губы, как будто ее кто-то долго-долго бил по губам, по лицу.

От бабушки и дедушки давно нет почты. Мне сказала старая Марихен из первого подъезда, что в Гатчине фашисты. А я так крикнула ей: "Марихен! Не верю тебе!" А она сморщилась вся, заплакала и прохрипела: "Если они сюда войдут, они меня первую убьют, я ведь немка, а советская немка - это предатель Великой Германии".

Нам всем надо быть очень сильными. Очень-очень. Но так трудно быть сильным. Особенно девочке. Я стараюсь. Но у меня не всегда получается. Иногда я отворачиваюсь лицом к стене, чтобы меня не видел Гришка, кусаю губы и реву. Позорно, как корова. Ника, рева-корова. И я шепчу себе: все, брось, кончай, прекрати сейчас же, и тру мокрое лицо кулаками, а потом бью себя кулаками по лицу. И думаю: а если немцы вот сейчас войдут в подъезд, увидят меня и станут пытать! Как я заплачу тогда?

13 октября 1942

Полночь. Сегодня я у Таты. Все в доме уже спят. Я сделала все задания - и по математике, и по физике. Очень тихо. Я с собой взяла в портфельчике дневник. Вот вынула тетрадочку, напишу в нее немного. Меня трясет, уж не заболела ли я? Хорошо думаешь и пишешь, когда тишина.

Ленинград привык к воздушным тревогам. Мы говорим: "Ну вот, опять бомбежка", - будто бы: "Ну вот, опять похолодало". Я привыкла к артобстрелам. А первое время боялась ужасно. Зуб на зуб не попадал.

Часто думаю о Гитлере. Какой он. Я видела его портреты. Очень противный. Особенно эти гадкие усики. Наш товарищ Сталин такой хороший. Гордый и сильный. Он настоящий герой. А Гитлер подлец.

Нам выдают сейчас очень мало продуктов. Все знают, почему. Немцы перекрыли дороги к Ленинграду. Но наши все равно прорываются. Как важно сейчас не упасть духом! Тата все время плачет. Она однажды обняла меня рукой за шею и прошептала мне на ухо: "Ника, будь готова к тому, что все скоро кончится". Я спросила: "Как это кончится? И почему все?" А Тата так сморщилась жалобно и шепчет мне одними губами, я еле услышала: "Ну, все. Мы кончимся. И Ленинграда не будет". Я зажала ей рот рукой. И по моим пальцам текли Татины горячие слезы.

Я не знала, что ей ответить. Я хотела сказать: "Татка, да успокойся ты! Где же твое мужество?! Ты же комсомолка! Мы должны вынести все, как бы нам ни было трудно!" Но слова застряли у меня во рту. Я не смогла ей так сказать. Потому что меня самое заколотила дрожь, и я представила, как нас всех сначала мучают, потом расстреливают немцы в черных круглых касках.

И мы обе плакали с Татой, обхватив друг друга руками.

А по радио говорили: "На подступах к Ленинграду войска врага несут большие потери!"

Тата затрясла головой и опять беззвучно прошептала: "Все вранье".

А я улыбнулась и сказала ей: не смей! Это чистая правда! Наши солдаты нас защитят! И чтобы я больше никогда от тебя не слышала!

И Тата пошла на кухню и приготовила нам чай из довоенного зверобоя, с сахарином.

24 октября 1942

Нам сказали в институте: занятия отменяются на две недели. Потому что почти все студенты сейчас заняты на трудовом фронте. А мы первокурсники. Мы еще маленькие. Я числюсь в санитарном отряде.

Только я заметила за собой: я перестаю думать. Не могу ни задачки решать, не могу вникать в смысл, когда читаю. В институте у нас холод страшный, все сидят, ежатся, поджимают под себя ноги и греют руки дыханием. Ни одна печь не топится. Все время охота есть, а еды нет. Она, конечно, есть пока, но ее очень мало. Хлеб выдают двести граммов в день. На десять дней еще дают сахара двести шестьдесят граммов, но вместо сахара уже отсыпают сахарин. А еще положено двести пятьдесят граммов мяса, сто пятьдесят граммов сливочного масла и триста граммов любой крупы. Мне почему-то все время доставалась перловка. Тата смешно называет ее: "шрапнель". А мясо уже перестали давать.

У нас на курсе Венька Немилов даже частушку по этому поводу сочинили:

Нету мяса ни куска -

Станешь тощим как доска!

Как скелеты в бой пойдут -

Станет Гитлеру капут!

Все ее распевали сначала, а потом староста Вихров петь ее нам запретил: как прикрикнет на нас, обозвал подрывниками и предателями Родины, сказал, за такие частушки Сталин может и в тюрьму посадить. Сейчас надо боевой дух в солдатах поднимать, а не про скелеты петь!

А вечерами и ночами я по-прежнему дежурю на чердаке. Завыла сирена воздушной тревоги, и все жители дома побежали в бомбоубежище, а я одна осталась. Хоть я и привыкла к налетам, а все равно поджилки трясутся. Стою, слушаю гул самолетов. Вижу в чердачное окно: на тротуаре разорвалась фугаска. Я зажмурилась. И вдруг прямо у моих ног, в проеме двери, падает зажигательная бомба! Сердце во мне забилось крепко-крепко. Я думала, ребра пробьет. Мысли проносились быстрые, бешеные. Брать щипцами? В бочку с водой тащить? Засыпать песком?

Мешки с песком - вот они, в углу! Прыгаю как кошка на мышь! Хватаю мешок! И почти полмешка на бомбу высыпаю!

И все сыплю песок, сыплю, хотя понимаю: потушила уже, потушила...

Глаза скосила - вижу, лопата в углу. Можно было лопатой песок подцепить.

Вижу в окно: дом напротив, и чердак насквозь просвечен, просто полыхает! И люди бегают. Знакомые лица. Это наши ребята, со второго курса. А пламя - это зажигательные бомбы вспыхнули и разгорелись! У них что, ни воды, ни песка нет?!

Хватаю в одну руку ведро с водой, в другую - мешок с песком, и бегу в соседний дом, и кричу: "Ребята, вот вам песок, вот вода, тушите быстро, иначе пожар, и всем конец!"