Генри Олди - Ангелы Ойкумены

– Какова вероятность успеха? – вскинулась Анджали.

Яффе не ответил.

Вопрос повис в воздухе, но Диего уже видел: коллантарии согласятся. Не зря сеньор полковник мариновал их ожиданием и томил бездействием, словно мясо в духовке – день за днем, прекрасно зная, что делает. Коллант был готов к употреблению.

– А фаги? Вдруг стая налетит?!

– Вам обеспечат прикрытие.

Я все сказал, прозвучало вторым планом. Все, что вам следует знать. Дальнейшие расспросы – пустая трата времени.

– Но как?! Как вы намерены это сделать?!

– Я? Нет, воплощать донью Энкарну буду не я, а сеньор Пераль. С вашей, естественно, помощью. Профессор Штильнер расскажет, что от вас требуется. Прошу слушать внимательно и не перебивать. Приступайте, господин профессор.

Штильнер был лаконичен, как никогда, уложившись в пять минут. Условие первое: ни в коем случае не говорить донье Энкарне, что она погибла на Хиззаце. Запрещено! Да, категорически. Это серьезно осложнит запланированное воскрешение, поставит его под угрозу, если вообще не выведет за рамки возможного. Условие второе: заранее разработать вменяемую легенду на случай вопросов доньи Энкарны о происходящем. Память бедной девушки фрагментарна, она наверняка станет интересоваться, почему мы носимся по космосу туда-сюда. Кто «мы»? Хорошо, вы носитесь, а я сижу в кресле на круглой заднице. Довольны? Устроит любая легенда, если она успокоит донью Энкарну. Спокойствие воскрешаемой – залог нашей общей победы. Вы не против, если я назову победу нашей и общей? Да, я верю в победу. Спасибо за внимание.

Ночью во всех окнах горел свет: коллант маялся бессонницей.

Стартовали на рассвете.

Огненные змеи – кубло изголодавшихся гадюк! – с шипением вгрызлись в человеческую плоть. Люди вспыхнули живыми кострами, превратились в существа из чистого пламени, и небеса разверзлись. Диего оглянулся. Мокрая, словно щенок, угодивший в лужу, тропа убегала вверх по склону холма, петляла и исчезала в голом, безлистном по зиме осиннике. Судя по пейзажу, этой тропой коллант только что спустился с холма, хотя Диего ясно помнил, что они не спускались, а взлетали. Прямо по курсу, в низинке, снег был рыхлым и ноздреватым. Дышали паром темные проталины, кое-где пробивалась молодая травка, радуя глаз нежной зеленью. Пахло весной – явственней, чем над замерзшим прудом, где они встречались с профессором.

Не знай маэстро, что коллант вышел в большое тело – решил бы, что они все еще на Сечене. Бывает ли в космосе смена времен года? Нет, ответил Диего сам себе, и сам себе возразил: «А под шелухой ?»

Какая разница? Он здесь не за этим.

Под копытами лошадей чавкала жирная грязь. Коллантарии с настороженностью оглядывались по сторонам. Все хранили молчание, чутко ловя любой посторонний звук, но вокруг царило спокойствие. Дорога, ведущая по дну лощины, чахлые стволики бересклета, очертания гор на горизонте, закутанных в кисею тумана…

Лишь Якатль был воплощением беззаботности. Как игривый пес, дорвавшийся до вожделенной прогулки, дикарь убегал вперед, отставал, обшаривая окрестности, с наслаждением шлепал по грязи босыми ступнями. Замирал на четвереньках над робким подснежником, блаженно жмурился, втягивал носом едва уловимый аромат цветка – и через мгновение уже несся дальше. Пробус следил за яйцеголовым с неодобрением, но от замечаний воздерживался.

Блеснул солнечный луч, Диего моргнул – и мир изменился: театр, в котором отдернули занавес. Вокруг распахнулся космос, пронизанный потоками излучений. Медленно удалялся бело-голубой шар Сеченя – король в сияющем ореоле светила, укрывшегося за планетой. Мелькнула серебряная игла: корабль заходил на посадку. Пульсировал волновой кокон большого тела колланта, сквозь него на маэстро смотрели мириады звезд, далеких и близких. Пронзали тончайшими спицами, выворачивали душу наизнанку, спрашивали, требовали…

Диего едва сумел сдержать крик. Он зажмурился, а когда вновь открыл глаза, отряд ехал по дну лощины. Жеребец всхрапнул, с укоризной глянул на седока: чего дергаешься? Стыдись! Стыжусь, кивнул маэстро. Я коллантарий, надо привыкать. Однако тревога, которую он с момента старта пытался упрятать подальше, уже подняла голову – точь-в-точь кобра Джессики Штильнер! – и убираться в логово отказалась.

Коллант составляло девять человек. Карни не появилась.

Вот тут-то рыжий и сорвался:

– Где она, черт возьми?

– Заткнись! – велел Пробус.

Говорливый помпилианец был на себя не похож: шута сменил сержант. Мастер-сержант, поправился Диего. Вчера, на берегу водохранилища, маэстро с Яффе много говорили о Пробусе – при всей нелюбви Пераля-младшего обсуждать знакомых людей за глаза. Сейчас разговор вспоминался отстраненно, как спектакль, одна из пьес отца, шутки ради поставленная в излишне натуральных декорациях. Ей-богу, Диего слышал реплики, видел мизансцену – так, будто он сидел в зале, за барьером персональной ложи, а не стоял в подтаявшем снегу напротив сеньора полковника…

Диего: Зачем вы спасли Пробуса?

Яффе: Какая вам разница?

Яффе отворачивается. Он разглядывает приют для дачников – мангалы, скамейки, беседки – так, словно в их комбинации кроются неисчислимые радости для изощренного гематрийского рассудка. Штильнер ушел пару минут назад, сославшись на необходимость принять какие-то таблетки.

Диего (в сторону): Ставлю горсть дублонов против стоптанного башмака, что профессор нарочно оставил нас с сеньором полковником наедине. Я даже догадываюсь, почему. (Громко, обращаясь к Яффе). Я задал вопрос.

Яффе: По имперским законам Пробус – преступник, нарушитель указа Сената. Он согласился бы на любой вид сотрудничества, чтобы спасти свою шкуру. Спасти шкуру, а? На ваш взгляд, это художественный образ? Я имею в виду, художественный в достаточной степени?!

В странноватом, актерском вопросе, усиленном внезапной улыбкой, словно в пробном выпаде опытного бойца, кроется что-то личное, выходящее за рамки диалога, а значит, не требующее ответа. Речь Яффе меняется. В ней появляются интонации, нехарактерные для гематра, в частности, умолчания и яркие акценты – на письме это обозначалось бы многоточиями или сочетанием вопросительного знака с восклицательным.

Диего (в сторону): Я размышляю, как отец. Знать бы еще, для чего сеньор полковник столь навязчиво демонстрирует свою человечность!

Яффе (видя, что собеседник игнорирует его попытки сменить тему разговора): Мне нечего было предъявить помпилианцам на официальном уровне. Похищение? Пробус все отрицал бы. Я мог бы найти для колланта другого координатора…