Генри Олди - Ангелы Ойкумены

Диего: Карни порезалась о мою рапиру. На клинке была ее кровь. Профессор говорил, что это важно.

Яффе: Очень важно. Если ваша рапира – часть роя, теперь у роя есть информация о ДНК доньи Энкарны. В большом теле флуктуация считала матрицу ее сознания, памяти, личности. В малом теле…

Диего (перебивает, не скрывая сарказма): Уточните. Слишком мало данных.

Яффе Прошу прощения. Я упустил из виду…

Впервые маэстро видит гематра смущенным. Искреннее это смущение, хладнокровный наигрыш с целью войти в доверие или актерское мастерство, оформляющее смущение природное, но невидимое для остальных – Диего не знает, что именно он видит, и никогда не узнает.

Яффе (тоном учителя, хорошо знакомым маэстро с детства): ДНК, сеньор Пераль, это дезоксирибонуклеиновая кислота. Одна из трех основных макромолекул, ДНК обеспечивает хранение, а также передачу и реализацию генетической программы… Вы что-то хотели сказать?

Диего: Всего лишь то, что я вырос. Я давно не школяр, сеньор полковник. А вы, как ни крути, давно не учитель логики и математики. Я правильно понимаю, что рапира теперь – не просто изделие кузнеца? После восстановления на Хиззаце она – часть меня и в то же время часть роя?

Яффе: Я удивлен. (Демонстрировать удивление он считает излишним, обойдясь двумя словами). Да, вы все поняли верно.

Диего: Кровь на рапире – значит ли это, что рапира теперь еще и часть Карни?

Яффе: Я дважды удивлен. В юности вы не демонстрировали таких выдающихся способностей к логическому мышлению. Надеюсь, в этом есть и моя заслуга. Да, вы правы. Ваша рапира в данный момент – часть роя, вас и доньи Энкарны. Питай я страсть к художественным образам, я бы сказал, что ваша рапира – перекресток многих дорог. Как вы считаете, этот образ удачен? Сеньор Пераль, не надо. Вы смотрите на меня так, что вам позавидует и гематр. Я стараюсь непринужденно шутить, вы же – каменный гость.

Диего: ДНК, мар Яффе. ДНК Карни. Что это нам дает?

Яффе (оставив все попытки вести беседу, приятную для не-гематра): Информацию для воссоздания материального тела доньи Энкарны. Шанс на воскрешение. Нам исключительно повезло, что донья Энкарна порезалась вашей рапирой. Допускаю, что в этом инциденте кроется не только оплошность девушки, но и самостоятельное желание роя.

Диего (думая о своем): Сломанный клинок. Помните?

Яффе: Разумеется.

Диего: Обломок полз к эфесу. По снегу. Из последних сил.

Яффе: Да, я помню.

Диего: Выдираясь из сугроба. Извиваясь, как змея.

Яффе: Да. Вы слышите раздражение в моем голосе?

Диего: Нет.

Яффе: Тем не менее, я раздражен. Я все помню, сеньор Пераль. К чему вы рассказываете мне это заново?

Диего: Он почернел. Обломок почернел, стал вороненым. В чем тут дело?

Яффе: Наверное, рою не хватало энергии. Не забывайте, клинок – ничтожная часть роя, а мы говорим даже не о клинке, а об обломке. Черный цвет излучает минимум энергии, в отличие от других цветов. Если угодно, рой экономил на всем, на чем только мог. Здесь, в мире материи, он чувствует себя хуже, чем вы – в открытом космосе. Для него это «побег на рывок» в гораздо большей степени, чем для вас.

Диего: Художественный образ? В открытом космосе я превращусь в кусок льда. Если, конечно, я не буду лететь в составе колланта…

Яффе: Ничего художественного, сеньор Пераль. Вы в космосе умрете, а частица роя, заключенная в рапире, в мире материи остается условно живой – за исключением этого нюанса, мое объяснение было сугубо информативным.

Диего: Раненый. Тяжелораненый.

По лицу маэстро видно: он нашел определение, которое его устраивает.

Диего: Он полз ко мне, стремясь выжить. Иначе я бы выбросил сломанную рапиру на помойку. Нет, он спасал не себя – Карни. Память о ней, шанс на воскрешение, капельку ее крови. Святой Господь! Сумел бы я ползти куда-то в открытом космосе? Черный, обугленный, обессилевший?! Жалкий обломок, если бы не ты…

Яффе (коснувшись плеча маэстро): Вы бы отказались от этой авантюры? Да?

Диего: Теперь не могу. Не имею права.

– Я – это кто? – спросил Луис Пераль. – Учитель математики?

– Считайте, что я – это раса Гематр.

– В силе и славе? – не удержался драматург.

Он знал, что язык однажды погубит его.

За окном не смолкал грохот копыт. Гусары оккупационного корпуса все шли и шли, а может, это были уже не гусары, а имперские уланы, драгуны, кирасиры… Какая разница? «Виват!» – горланили они, разъезжая по Эскалоне так, словно всей оравой решили вписаться в одну-единственную улочку, ничем не прославленную, кроме пустяка: здесь ел свой скромный завтрак el Monstruo de Naturaleza, автор чертовой уймы смешных комедий. Виват! Слава мсье Пералю! Идущие на парад приветствуют шута! Золото шнуров, медвежьи шапки со шлыками, ментики из рысьего меха. Злой жеребец горниста. Все это там, снаружи, все это театр, грандиозный театр войны, а здесь – тусклая правда жизни: рамка гиперсвязи, и гематр в ней, гематр, когда-то притворявшийся учителем.

– Именно так, – кивнул мар Яффе. – В силе и славе. Извините, сеньор Пераль, мне надо идти. Разговор продолжит ваш сын, ему есть что вам сказать. Я прошу вас отнестись к предложениям дона Диего со всей серьезностью. Гипер оплачен по тарифу «без лимита», вы можете не стесняться во времени. Ваш сын не потратит и реала на беседу с отцом. До свиданья, мне пора.

Идан Яффе исчез из рамки. Пераль-старший увидел часть кабинета, принадлежащего человеку обеспеченному, и своего сына, стоявшего у окна. Диего барабанил пальцами по подоконнику. Подойти к рамке он не спешил. Казалось, он боится предстоящего разговора. Ты похудел, мальчик мой, без слов сказал ему драматург. Осунулся, забываешь бриться. У тебя загнанный вид. Ты выглядишь старше обычного. Так выглядят к финалу «Колесниц судьбы» исполнители роли капитана Рамиреса. Они следуют указаниям режиссера: играть человека еще молодого, но усталого, привычного к крови, запутавшегося в милосердии и долге, а значит, живущего по принципу «год за три». Тебе достался хороший режиссер, мальчик мой, но скверная роль.

Золото шнуров. Лазурный мундир горниста. Серебро горна. Красные шлыки шапок. От воспоминаний о гусарах, вышедших из-под кисти ярмарочного маляра, Луису Пералю чуть не стало дурно. Наверное, потому что сын – нахохлившийся ворон – носил черное.

– Дон Луис, – Диего сделал шаг к отцу. Он сразу взял официальный тон: похоже, так ему было легче. – Дон Луис, выслушайте меня. Я знаю, что творится в Эскалоне…

– Ты собираешься прилететь? – спросил Пераль-старший.

И смертельно пожалел, что задал этот вопрос. Ничего не изменилось в позе сына, в его осанке, ни одна черта не дрогнула на лице. Тем не менее, если раньше перед Луисом Пералем стоял человек измученный, то сейчас драматург видел смертельно раненого. Автор чертовой уймы комедий отдал бы всю свою славу и правую руку в придачу, лишь бы язык его – Господь прокляни все языки Ойкумены! – никогда не произнес бы убийственных слов: «Ты собираешься прилететь?»