Брайан Олдисс - Лето Гелликонии

Он был в настоящем мире, он был вознагражден за все старания. Реальность заполняла все его чувства.

Приникая к дереву, валяясь на земле, укрываясь внутри полуистлевшего павшего ствола, он узнавал эту огромную планету, учился жить на ней. Многое, например, отдаленные объекты, облака, линия холмов на горизонте, вселяло в него безотчетный страх своей причастностью к непривычно большим расстояниям и размерам. Не менее тревожащим было присутствие тут и там небольших, полностью исключенных из существования на борту Аверна живых существ со своими собственными повадками. Мучительно сдерживая ужас, он следил за тем, как крохотное создание село на его руку, поползло по ней и скрылось в широком зеве его рукава. Наиболее пугающим и тревожащим было сознание того, что все эти живые существа находились вне его власти, что он не мог управлять ими; не было привычного выключателя, нажатием на который он мог усмирить их.

Была также и проблема двух солнц, о которой раньше он даже не удосужился подумать. На Аверне свет и тьма были по преимуществу вопросом настроения в данный текущий момент; здесь же, в реальном мире, о выборе не могло быть и речи. За легким днем и сумерками наступила ночь, и Билли, впервые в жизни, был вынужден исполнить своеобразный древний ритуал, посвященный опасливым приготовлениям к ночи.

Он пережил ночь, удивив себя тем, что ухитрился заснуть, а проснувшись, обнаружил, что цел и невредим. Выполнив привычную череду утренних гимнастических упражнений, он почувствовал, что остатки сна ушли из него и он готов продолжить исследования нового мира. Подкрепив силы из своего пищевого рациона, Билли быстро сориентировался и бодро зашагал по направлению к Матрассилу.

Довольно быстро продвигаясь по узкой дорожке, почти тропинке, петляющей среди деревьев, и с удовольствием прислушиваясь к перекличке птиц, Билли внезапно различил позади себя звук чьих-то шагов. Он обернулся. В нескольких шагах от него мгновенно как вкопанный застыл фагор.

Фагоры были частью мифологии Аверна. Фотографические портреты и точные модели-копии двурогих имелись на Станции повсюду. Однако в отличие от неодушевленных копий этот фагор был существом живым и находился прямо здесь, рядом с ним. Неотрывно глядя на Билли, чудовище медленно пережевывало свою жвачку, и слюна стекала с его толстых отвисших губ. Вся одежда двурогого состояла из единственного куска груботканой холстины, плохо выкрашенной шафраном и большей частью выцветшей. Концы пучков длинной белой шерсти фагора были выкрашены в тот же, что и его одеяние, цвет, что придавало ему неопрятный и нездоровый вид. Через плечо фагора была перекинута мертвая змея, свежая и явно недавняя добыча. В руке абориген держал устрашающего вида кривой нож, не музейную копию, а настоящее оружие, которым, вне всякого сомнения, уже убивали. Фагор шагнул к Билли, и тот чуть не задохнулся от едкого зловония.

С трудом подбирая слова, Билли заговорил на хурдху:

— Можешь сказать мне, как пройти к Матрассилу?

Создание продолжало молча жевать. Струйки слюны алого цвета стекали из углов рта лесного жителя и пачкали его шкуру. Несколько мелких капель попали и на Билли Ксиао Пина. Он с отвращением стер слюну со щеки.

— Матрассил, — проговорил монстр.

— Да. Мне нужно в Матрассил. Как туда идти?

— Да.

Билли заглянул в темно-вишневые глаза двурогого — они были пустыми, невозможно было сказать, что скрывалось в них, приветливость, насмешка или вражда. С трудом оторвав взгляд от притягивающих к себе как магнит нечеловеческих глаз, он обнаружил, что за спиной фагора уже стоят его товарищи, такие же неподвижные и неслышные, напоминающие призрачные порождения мира листвы и глубоких теней.

— Вы понимаете меня?

— Могу проводить туда.

От существа, сложением и мощью напоминающего скалу, трудно было ожидать разумности, но как только ответ был получен, Билли ни на секунду не усомнился в его осмысленности. Двинувшись вперед, двурогий легко подтолкнул Билли, предлагая ему идти дальше по тропинке. Билли повиновался. Вслед за ним со всех сторон среди зарослей потянулись соплеменники его двурогого провожатого, их мягкие и быстрые шаги мгновенно слились в монотонный шелест.

Через полчаса они вышли к изрезанному неглубокими расселинами склону холма. Здесь часть деревьев была вырублена и между короткими пнями паслись суетливые свиньи, честно заботящиеся о том, чтобы молодые побеги никогда не достигли зрелости. Невдалеке виднелись подобия хижин, или, проще говоря, тростниковые крыши, поддерживаемые опорами-столбами.

В тени тростниковых крыш на циновках, а чаще просто на охапках жухлой травы лежали неподвижные обмякшие фигуры. Сопровождавший Билли фагор поднес к губам рог и трубным звуком оповестил деревню о своем прибытии. Вскоре Билли оказался в кольце анципиталов — крегов, гиллот и рунтов, разглядывающих его с невозмутимым видом. Некоторые из рунтов стояли на четвереньках.

Присев на корточки, Билли принял позу Почтения.

— Мне нужно добраться до Матрассила.

— Малая кзаххн рядом, — сказала ему гиллота и, коснувшись его руки, сделала приглашающее движение головой.

Двигаясь за ней, Билли прошел через небольшую каменистую лощину; следом устремилось почти все племя. Все, мимо чего он проходил — от маленьких зеленых ростков до огромных валунов, — вблизи оказывалось гораздо грубее, чем виделось издалека через оптические системы Аверна.

Под навесом, раскинутым на обрывистом краю лощины, согнув под немыслимыми углами локти и колени, неподвижно возлежал фагор, судя по всему, очень старый. Заметив пришедших, двурогий поднялся одним мягким и текучим движением и сел, оказавшись пожилой фагоршей, гиллотой, с отвислыми темными грудями и темно-бурой шерстью. Шея двурогой была украшена ожерельем из полированных камешков гвинг-гвинг. В качестве знака, по-видимому, отмечающего ее высокое положение в племени, женщина носила большое кольцо в носу. Очевидно, гиллота была именно той «младшей кзаххн», о которой шла речь.

Не вставая, гиллота оглядела Билли с ног до головы. Потом задала ему несколько вопросов. Билли Ксиао Пин сносно говорил по-олонецки, на главном языке Кампаннлата и Геспагората, знал несколько диалектов и наречий этого языка, включая и староолонецкий. Но никогда в жизни он даже не пытался разобраться и освоить родной язык анципиталов, плохо говорил он также и на новом переходном языке фагоров и людей теперешних времен, хурдху, на котором сейчас обращалась к нему младшая кзаххн.

— Не понимаю, — ответил он на хурдху.

— Ты из далекого края, очень далекого, — сказала ему на хурдху гиллота, перед этим бросив несколько фраз соплеменникам на родном, переполненном согласными языке. — Что это за далекое место, из которого ты прибыл?