Яна Завацкая - Холодная зона

С утра после завтрака Ли и Бинх отправились осматривать город.

Они прокатились на теплоходике по Шпрее, затем вышли в центр. Центр Берлина был набит разными историческими памятниками — военный мемориал Первого Союза. Бывший Рейхстаг, где теперь располагался исторический музей. Возле Бранденбургских ворот — музей пропаганды, отчасти на открытом воздухе. Здесь можно было увидеть объемные модели — как изменялся центр Берлина по ходу различных перипетий истории. Оказывается, после контрреволюционного «объединения Германии» весь центр был уставлен пропагандистскими памятниками и мемориалами «погибшим на берлинской стене». Ли фыркнула.

— Интересно, зачем они лезли через стену? Представляю, я бы в Польшу ходила прямо на глазах у погранцов. Далеко бы я зашла!

— По-видимому, это были в основном оплаченные пропагандистские акции. Ну или совсем психи, — предположил Бинх, — да их ведь за много лет не то, что реально много накопилось… Все это вполне в пределах статистической флюктуации.

— Все равно не понимаю. Их же выпускали, можно было уехать официально. У нас вон тоже есть желающие переехать в ФТА, и никто их не держит в принципе — но если они попрут через границу без документов, их и свои могут по ходу пристрелить, и чужие.

— Ли, да нет в этом никакой логики. Это пропаганда, не более того.

Они миновали музей обороны ГДР. Здесь хранились обломки знаменитой Берлинской Стены, старинные фотографии солдат-пограничников, охранявших хрупкий мир социализма. Карты и документы планов по военному захвату ГДР, рассекреченные значительно позже. Потом Ли захотелось есть, и они перекусили в небольшом госкафе — деньги на поездку им выдали, но их лучше сэкономить, чтобы потом купить подарки, местные сувениры. В госкафе кормили интернациональной кухней, Бинх взял какой-то рис с рыбой — вроде бы китайский, но он сказал, что и у них готовят похоже. Ли выбрала картошку с селедкой и с удовольствием наблюдала, как Бинх ловко управляется с палочками.

Теперь они шли по западной части города, по бывшему Западном Берлину. В небольшом скверике они набрели на памятник РАФ, один из многочисленных мемориалов, установленных во всей освобожденной части Германии.

Памятник понравился Ли.

В черном длинном камне были высечены наполовину выступающие из него фигуры бойцов — ребят в городских плащах и куртках, сжимающих в руках пистолеты или автоматы. Их позы были напряжены, лица суровы. Некоторые держались за руки. Скульптуры были реалистичными, лица можно узнать; памятник отражал все четыре поколения РАФа, идущие одно за другим, конечно, только наиболее ярких героев каждого поколения. В самом начале под символом РАФА — винтовкой на фоне красной звезды — Ли узнала Ульрику Майнхоф. Лицо женщины показалось ей чуть растерянным и совсем не боевым, глаза расширены, губы сжаты — словно от боли. И пистолет в руке она держала как-то неумело. Рядом с ней лица Эннслин и Баадера выглядели совершенно гранитными, с суровым, непоколебимым выражением.

На цоколе памятника лежали несколько разрозненных букетов. Ли огляделась — нельзя ли купить цветы поблизости, но ничего подобного не было видно. Бинх смотрел на лица рафовцев с непонятным выражением.

— Помню, — сказала Ли, — наша преподавательница в немецком секторе так и говорила: если хотите понять историю Германии в ХХ-м веке, РАФ нельзя обойти. Одна из ключевых точек. Хотя они и не были собственно марксистами…

— Неверно, они были марксистами. Коммунистами — нет. Но в той ситуации это действительно… было не так важно, — кивнул Бинх, — люди пытались делать, что могли.

В стране, где ничего нельзя было сделать, они все-таки делали невозможное.

Ли внимательно посмотрела на него.

— Бинх, — спросила она, — а куда ты теперь?

Они так редко говорили об этом — о собственном прошлом, настоящем и будущем. Не то, что все это было секретом. Но они привыкли не задавать лишних вопросов и не сообщать лишних сведений о себе. Просто так — мало ли что.

Но Бинх ответил.

— Я после этой практики поеду в Кинешму, на подготовку.

— В Кинешму? — удивилась Ли, — а что там?

Они двинулись вдоль по аллее. Бинх неожиданно взял Ли за руку.

— Там химкомбинат. Мне дается полгода на изучение профессии оператора дистанционного пульта управления. К счастью, я и в ШК был оператором, правда, в другом производстве, но там много общего. Так что шансы есть.

— Э-э… а это-то зачем? — поразилась Ли.

— Ты помнишь, в каком я управлении?

— Да. А, кажется, поняла.

— Именно.

Они замолчали. Ли представила Бинха в белом рабочем костюме в цеху… она никогда не видела химического производства. Наверное, там огромные чаны, трубы… И Бинх у пульта. С сосредоточенным лицом, перебирает клавиши. Идет по цеху. Разговаривает с местными рабочими — южными немцами, наверное… или швейцарцами. Впрочем, у них там интернационал, а на заводах работают часто люди из Зоны Развития, поэтому и восточная внешность Бинха не будет бросаться в глаза.

— Я буду работать в Федерации.

— Но ведь считается, что пролетариат самой Федерации не может быть революционным, — возразила Ли. Бинх улыбнулся и пожал плечами.

— Но ведь кто-то должен работать и с ними.

Ли задумалась. Навстречу им прошагала пожилая парочка — мужчина в очках и летней белой шляпе, в белом костюме, седая, но все еще красивая дама с крошечной чихуа на поводке.

— Тут все не так просто, — услышала она голос Бинха, — я тебе советую почитать Холлендера, это наш теоретик по Федерации. Например, «Пролетариат Федерации: марксистский подход». Если вкратце: современное состояние империализма характеризуется катастрофическим снижением нормы прибыли. Эта проблема решается двояким способом. В Зонах Развития — традиционно: высочайшая безработица, национально-религиозная рознь и ее разжигание, подачки и обещания райской жизни в Федерации, и на этом фоне — жесточайшая эксплуатация нищих рабочих, без соблюдения техники безопасности, с крайне низкими зарплатами и тяжелыми условиями жизни. Потому что эти рабочие счастливы тем, что им хотя бы так платят, хотя бы регулярный доход есть. Ну а в Федерации тоже ведется производство, но там решение проблемы прибыли другое.

— Да, я знаю, — перебила Ли, — мы же это проходили.

— Но если ты прочитаешь Холлендера, такие вопросы вообще не будут возникать. Федерация — это сверхэффективное объединение собственников. В принципе, подвид фашизма, конечно. Когда класс капиталистов консолидировался до такой степени, что сложил национальные капиталы и из них выплачивает постоянную ренту — пусть на очень низком уровне — всему населению, независимо от того, работают люди или нет. Этот их так называемый БОД или базис. Части населения при этом позволяют работать. Работа объявляется ценностью сама по себе, и платят за нее не больше, чем в ЗР, то есть небольшую добавку к базису или совсем ничего. Если кто-то работать не хочет — его объявляют больным и лечат психиатрически. Работа — благо и подарок, так считается, но дело в том, что немногочисленные, всего около 20% населения, промышленные рабочие создают такую гигантскую прибавочную стоимость, что часть ее капиталисты легко могут потратить на выплату БОДа всем гражданам Федерации. Включая самих рабочих. По сути, отдельному капиталисту там уже ничего платить рабочим не надо — все решается на уровне гигантских монополий и объединений так называемых работодателей. Получать прибыль очень легко. Но правда, не имея изначально средств, стать капиталистом, даже мелким, практически невозможно — ведь высочайший уровень прибыли обусловлен высокой капитализацией, то есть нужно вначале приобрести средства производства, а это крайне дорого. Однако у них все же есть и мелкий, и средний бизнес. Это положение начало складываться задолго до войны — то есть даже после Второй Мировой войны. Мелкая буржуазия развитых стран субсидировалась крупной, всем гражданам обеспечивали какой-то низкий, но все-таки уровень жизни, а прибыли все равно были огромными. При низкой социальной напряженности.