Дональд Уэстлейк - Дурак умер, да здравствует дурак !

- Ну, что на сей раз? Что все это значит?

Девица развернулась, будто бык, который норовит боднуть плащ матадора, и приподнялась на цыпочки.

- Дорогой, неужели ты меня не узнаешь? - воскликнула она, не опуская рук. - Неужели я так изменилась?

То ли в ее облике и впрямь было нечто смутно знакомое, то ли опять заработало старое доброе внушение, которому я был столь подвержен. Во всяком случае, чтобы не дать маху, я произнес:

- Мадам, я вижу вас впервые в жизни. Соблаговолите объяснить, что вы здесь делаете.

- Дорогой! Это же я, Шарлин!

- Шарлин? - Я прищурился, силясь прогнать туман. В школьные годы я действительно знавал одну Шарлин, щуплую робкую девочку, с которой мне удалось какое-то время поддерживать тесные отношения, мечтательное бесплотное существо, втемяшившее себе в голову, что хочет стать поэтессой.

Большинство одноклассников звало ее Эмили Дикинсон, и она воспринимала это как похвалу.

- Шарлин Кестер! - вскричало это растительное чудище, сообщив мне таким образом полное имя той давешней хрупкой девочки болезненного вида.

- Вы? - От изумления я даже наставил на нее палец. - Вы - Эмили Дикинсон?

- Ага, вспомнил! - Она так обрадовалась, что снова ринулась на меня, растопырив руки, словно изображала летающую крепость Б-52. Лишь благодаря ловкости ног я сумел переместиться и обежать вокруг дивана, чтобы остаться под его защитой.

- Минутку! Минутку! - закричал я, поднимая руки, будто регулировщик уличного движения.

К моему удивлению, она остановилась. Подавшись вперед и изготовившись к новому наскоку, Эмили Дикинсон спросила:

- В чем дело, дорогой? Я здесь, я твоя, я отвечаю - ДА. Бери же меня, чего ты ждешь?

- Отвечаете? - эхом откликнулся я. - На что отвечаете?

- На твое письмо! - вскричала она. - На то прекрасное, дивно трогательное письмо!

- Какое письмо? Я сроду вам не писал.

- Письмо из лагеря! Я знаю, поверь мне, я знаю, как давно это было, но ты сам просил не спешить и дать ответ, лишь когда я буду полностью уверена.

И вот это время пришло. Мой ответ - ДА!

Моя пустая голова до отказа наполнилась недоумением.

- Из лагеря?

- Бойскаутский лагерь! - воскликнула она, и мгновение спустя безумное выражение на ее лице сменилось какой-то другой, гораздо более суровой миной.

Девица холодно спросила:

- Надеюсь, ты не собираешься открещиваться от этого письма?

И тут я вспомнил. Тем летом мне было пятнадцать, и я провел две недели в бойскаутском лагере - едва ли не самые страшные две недели в моей жизни.

Из всего моего лагерного снаряжения уцелел только мокасин на левую ногу, да и тот остался без тесемок. Как раз на тот год и пришлась моя дружба с Шарлин Кестер. И вот, в припадке отчаяния, я послал ей из лагеря письмо. Да, было дело. Но что именно я ей написал? Этого я вспомнить не мог.

И уж подавно не мог понять, почему шестнадцать лет спустя Шарлин (неужели эта ярко размалеванная бегемотиха - и впрямь Шарлин?) ни с того ни с сего решила ответить на мое древнее письмо.

Разве что прослышала о наследстве? Так-так-тааааааак...

Пока я предавался бесполезным размышлениям, Шарлин не теряла времени даром и продолжала свою речь:

- Вот что я тебе скажу, Фред Фитч. Ты помнишь моего дядюшку Мортимера, бывшего помощника окружного прокурора в нашем родном городе. Так вот, теперь он судья. Я показала ему твое письмецо, и он говорит, что это четкое и ясное предложение руки и сердца, и его примут как улику в любом суде Соединенных Штатов. А еще он сказал, что, если ты будешь водить меня за нос и корчить из себя столичную штучку, он сам возьмется за дело и вчинит тебе иск за нарушение обещания жениться. Ты и опомниться не успеешь. Так что не болтай попусту, а отвечай: ты мне писал или ты мне не писал?

Нет, нет, только не это. Мне совсем недосуг заниматься еще и приготовлениями к свадьбе. Я знать не знал, действительно ли Шарлин (о, боже!) могла вчинить мне иск, и сейчас это совершенно не волновало меня.

Слишком много всего навалилось. Слишком много волков норовили в меня вцепиться. Похоже, пришло время натравить их друг на дружку. Поэтому я сказал:

- Извините.

И подошел к телефону.

- Можешь звонить, кому угодно, - громогласно объявила Шарлин. - Я свои права знаю. Не думай, что тебе позволено играть моими чувствами.

Было уже половина шестого, и рабочий день кончился, но Добрьяк произвел на меня впечатление человека, который любит сидеть в конторе допоздна, запоем читая книги по правоведению или фокусничая с закладными. Если его не окажется на месте, придется рискнуть и позвонить Райли.

К счастью, Добрьяк был верен себе и сидел в присутствии. Когда он снял трубку, и я назвал себя, стряпчий тотчас закричал:

- Фред! Я вас обыскался! Где вы?

- Это неважно, - ответил я. - Я хочу...

- Вы дома?

- Нет. Я хочу...

- Фред, нам надо поговорить.

- Подождите. Я хочу...

- Это важно! Жизненно важно!

- Я хочу...

- Вы можете прийти ко мне в контору?

- Нет. Я хочу...

- Нам необходимо встретиться и поговорить. Надо обсудить...

- Черт возьми, да замолчите хоть на минуту! - гаркнул я.

Мир погрузился в звенящую тишину. Краем глаза я видел, что Шарлин изумленно таращится на меня.

- Вот что, - сказал я вселенскому безмолвию. - Если вы - мой поверенный, то послушайте меня хотя бы минуту. Если вы не хотите меня слушать, значит, вы не мой поверенный.

- Фред, - полным холестерина голосом отозвался Добрьяк. Разумеется, я вас выслушаю. Говорите, что хотите, Фред.

- Хорошо. Когда мне было пятнадцать лет, я провел две недели в лагере бойскаутов.

- Дивные места, - молвил Добрьяк немного рассеянно, но с явным желанием сделать мне приятное.

- И отправил оттуда письмо своей однокласснице. Сейчас она в Нью-Йорке. Ее дядька работает судьей в Монтане. Она утверждает, что мое письмо - это брачное предложение, и грозится засудить меня за нарушение обещания жениться.

Я оторвал трубку от уха, чтобы Шарлин могла вместе со мной послушать ржание Добрьяка, напомнившее мне смех колдуньи из Диснеевской "Белоснежки".

Шарлин захлопала глазами, полускрытыми стеклами очков в шутовской черепаховой оправе с блестками. На лице ее волнение боролось с решимостью.

Когда Добрьяк перешел с гогота на хохот, потом - на смех и, наконец, на хихикания и повизгивания, я снова прижал трубку к уху и спросил:

- Итак, что мне делать? Спровадить ее?

После чего опять поднял трубку на воздуси, чтобы вместе с Шарлин выслушать ответ. Должен признаться, он меня удивил. Добрьяк сказал:

- Нет-нет, ни в коем случае, Фред. Разыграйте волнение и тревогу, мой мальчик. Если сумеете, возмутитесь! Сделайте вид, будто вы не хотите жениться на ней и блефуете, но боитесь, что ваши позиции непрочны. Если нам удастся заманить этих людей в суд... - Он не договорил, потому что снова начал хихикать и повизгивать.