Пол Андерсон - За вдохновением...: Роман. Мавраи и кит: Повести

Кенри выпрямился. Он внезапно ощутил какое-то темное спокойствие, словно все бури улеглись. Его голова как бы слегка опустела, но мысли стали исключительно отчетливыми.

Память открыла ему внутреннее зрение и показала, что ему надлежит сделать, подсказав единственный выход. Когда он заговорил, его лицо и голос стали лишь наполовину человеческими:

— Пока у человека нет чего-то более значительного, за что он, не задумываясь, умрет, он по-настоящему не живет. Спасибо, сэр, — сказал он. — Но я китмэн. И буду им всегда.

— Кенри, — Дорти внезапно осеклась. Она держала его за руки, глядя с отчаяньем.

Он погладил ее по волосам.

— Извини, моя любимая, — нежно сказал он.

— Кенри, ты не можешь уйти, не можешь, не можешь…

— Я должен, — сказал он. — Я и так плохо сделал, поступившись всем, что имел в жизни, ради существования, которое считаю пустым, никчемным и бессмысленным. Ради тебя я бы с этим справился. Но ты просишь, чтобы я стал тираном, или, по крайней мере, другом тиранов. Ты желаешь, чтобы я поддерживал зло. Я не могу это делать. И не стал бы, если бы и мог. — Он взял ее за плечи и посмотрел в глаза: она была так поражена, что, казалось, ничего не видела, — Потому что в итоге я бы тебя из-за этого возненавидел, а я хочу любить тебя, ту женщину, которая перевернула мою душу.

Она отпрянула. Ему подумалось, что существуют методы психологического воздействия, которые помогут ей его забыть. Рано или поздно она прибегнет к одному из них. Он хотел поцеловать ее на прощанье, но не посмел.

Полковник Канд протянул руку.

— Вы, наверное, станете моим врагом, — сказал он, — Но я уважаю вас за это. Вы мне нравитесь, и желаю, хм, желаю вам удачи, Кенри Шаун.

— И вам, сэр… Прощай, Дорти.

Он пересек бальную залу, не замечая обращенных к нему взглядов, и вышел к лифту. Он все еще был слишком взволнован и ничего не чувствовал, горечь должна была прийти позднее.

Тейе Баринн — хорошая девушка, возникло где-то на периферии его сознания. Надо будет пойти ее проведать. Мы могли бы быть счастливы вместе.

Вернувшись в Таун, он подумал, что покидал его целую вечность назад. И он пошел по пустым улицам, углубившись в свои мысли, вдыхая прохладный и сырой ночной воздух Земли.

По временам на этой планете Джонгу Эррифрансу вдалеке слышался трубный звук охотничьего рожка. Он начинался на низких нотах, вибрируя, восходил к более высоким и, усиливаясь, набирался ярости, пока его рык не перерастал в пронзительный стон, разрешавшийся замиравшими рыданиями. В первый раз он вздрогнул и спросил других, слышали ли они этот звук. Но тот раздавался на пределах слышимости и для него, с его молодыми ушами и острым слухом, а остальные отрицательно покачали головами.

— Это какие-нибудь фокусы ветра, воющего там, в утесах, — предположил Моне Райнарт. Он вздрогнул. — Чертов ветер гоняется за нами день и ночь.

Джонг больше не говорил об этом, но когда он снова услышал этот шум, его охватил озноб ужаса.

Для этого не было оснований. Город населяли лишь морские птицы, которые поднимали своими белыми крыльями бурю на вершинах башен, их гортанные крики смешивались с завыванием ветра и гулкими перекатами прибоя; самым зловещим существом здесь была огромная рыба, полосатая, как тигр, патрулировавшая воды у наружной кромки скальной гряды. Может быть, из-за этого рожок и вселял в Джонга страх: его звук был голосом пустоты.

По ночам, вместо того чтобы разводить свою высокотемпературную горелку, они вчетвером обычно набирали хвороста и разводили примитивный костер, наслаждались его первобытным уютом. На месте, где они разбили свой лагерь, отполированные каменные блоки и жилистая трава, которой поросли все улицы; полуразрушенные колонны обозначали границы площади. Башни, сгрудившиеся в центре города, все еще утыкались своими вершинами в небо; в них даже сохранились гласситовые оконные стекла, и, пожалуй, там можно было устроиться с большим комфортом, но окна слишком напоминали глаза мертвецов, а в комнатах, расположенных внутри, теперь, когда машины и механизмы, окончательно проржавев, были похоронены в дюнах, царила слишком глубокая тишина. Лучше уж разбить палатку прямо под звездами. Те, по крайней мере, оставались такими же и через двадцать тысяч лет.

Мужчины обычно ели, а потом Регор Ланнис, их главный, подносил коммуникаторный браслет ко рту и докладывал о поисках, проведенных в течение дня. Радио на космическом катере перехватывало сообщение и передавало его на Голден Флайер, который находился на орбите с тем же периодом обращения, что и у планеты — двадцать один час, так что постоянно висел над этим островом.

— Новостей очень мало, — обычно говорил Регор. — Обломки инструментов и все такое. Мы пока не нашли костей, так что не можем определить дату радиоактивным методом. Пожалуй, мы их и не найдем. Они, наверное, кремировали своих мертвых, до самого конца. Моне определил, что узел двигателя, который мы нашли, начал ржаветь около десяти тысяч лет назад. Правда, это только догадки. Он бы совсем рассыпался, если бы не был захоронен в песке, а когда он туда попал, нам не известно.

— Но вы же говорите, что обстановка башен в основном не тронута, они изготовлены из сплавов с большим сроком службы и пластика, — послышался в ответ голос капитана Илмарая, — Разве вы не можете раскопать что-нибудь там, по тому, как там все устроено или, наоборот, разрушено? Если город подвергся разграблению…

— Нет, сэр, эти следы слишком трудно разобрать. Очевидно, что во многих комнатах все растаскано. Но нам не известно, произошло это в один день или, скажем, в течение нескольких веков, когда последние колонисты пытались добыть материалы, которые уже не могли производить. Судя по пыли, мы можем только быть уверены, что здесь никого не было дольше, чем мне бы хотелось думать.

Когда Регор объявлял конец связи, Джонг обычно брал гитару и наигрывал аккорды, и они пели песни Кита, многие из них были переведены с языков, на которых люди говорили задолго до того, как стали летать к звездам. Это помогало им заглушить ветер и шум прибоя, бившегося в бухте, где прежде располагался порт. Языки пламени поднимались высоко, выхватывая из ночной тьмы их лица, освещая простую рабочую одежду тревожно-красными сполохами, которые, замирая, предоставляли темноте проглатывать очертания их тел. Все они были похожи друг на друга, эти четверо мужчин: маленькие, поджарые, с заостренными чертами смуглокожих лиц. Ведь китмэны стояли особняком от других людей, они женились, выбирая себе невесту здесь же, на кораблях, которые выполняли почти все межзвездное сообщение. Поскольку космический корабль мог оставить Землю на столетие и более, цивилизации, связанные с планетой, те, что расцветали и умирали, а потом вновь возрождались, как пламя, которое их теперь согревало, были не для них. Мужчины отличались главным образом по возрасту, от шестидесяти лет, избороздивших морщинами лицо Регора Ланниса, — до двадцати, которые совсем недавно отпраздновал Джонг Эррифранс.