Шелли Мэрри - Франкенштейн, или Современный Прометей. Последний человек.

Но как могли мы, несчастные, приветствовать это дивное время года? Мы, конечно, надеялись, что смерть уже не идет вслед за ним, как было до сих пор; но мы составляли друг для друга всё и, вглядываясь в родные лица, не смея верить своим предчувствиям, пытались угадать, кто из нас будет самым несчастным и переживет остальных троих. Лето мы намеревались провести на озере Комо361, куда и направились, как только весна вошла в полную силу и с вершин холмов исчез снег. В десяти милях от Комо, у подножия крутых восточных гор, на самом берегу озера находилась Вилла Плиниана. Название свое она получила оттого, что стояла рядом с описанным в письмах Плиния Младшего источником, в котором вода то прибывает, то спадает. Вилла эта была почти разрушена, но в 2090 году ее купил некий знатный англичанин, который роскошно ее отделал. Два больших зала с мраморным полом, украшенных великолепными гобеленами, выходили во двор; с двух других сторон двора открывался вид на глубокое, темное озеро, а четвертая упиралась в подножие горы; из этого скалистого подножия и вытекал, с шумом и плеском, прославленный источник.

Вверху гора была увенчана миртовыми кустами и другими благоухающими растениями. Огромные кипарисы высились на синем фоне неба; на холмах росли пышные ореховые деревья. Здесь располагалась наша летняя резиденция362. У нас была премиленькая лодка, на которой мы то выезжали на середину озера, то плыли вдоль его крутых берегов, густо поросших вечнозелены* Песнь Песней Соломона.

Том III. Глава восьмая

453

ми деревьями, которые купали свою блестящую листву в воде и отражались в многочисленных маленьких затонах с темнозеркальной водой. Кругом цвели апельсиновые деревья; мелодично пели птицы, а весной выползала из расселин змея и грелась на теплых от солнца камнях.

Разве не были мы счастливы в этом райском уголке? Если бы какой-нибудь добрый дух послал нам забвение, мы были бы счастливы; ибо крутые, почти непроходимые горы скрывали от нас просторы опустевшей земли, и нетрудно было вообразить, будто города все еще шумны и многолюдны, селянин по-прежнему ходит за плугом, а мы, свободные граждане мира, наслаждаемся добровольным уединением и не отрезаны навсегда от угасшего человеческого рода.

Никто так не радовался красоте этих мест, как Клара. За время нашего пребывания в Милане в ее привычках и поведении произошла перемена. Она утратила свою веселость, оставила игры и одевалась теперь с простотою почти монашеской. Она стала избегать нас; удалялась с Ивлином в дальнюю комнату или в какой-нибудь укромный уголок. В его играх она не участвовала с прежним увлечением, а чаще следила за ним, печально и ласково улыбаясь; на глаза ее набегали слезы, но ни одного слова жалобы мы не слышали. С нами она сделалась робкой, уклонялась от наших ласк и преодолевала свою застенчивость, только если беседа касалась предметов серьезных и возвышенных. Красота Клары расцветала точно роза, которая раскрывает навстречу летнему ветерку лепесток за лепестком, и восхищение ее прелестью доходит почти до боли. На щеках ее играл легкий румянец; все движения, казалось, повиновались некой скрытой, но дивной гармонии. Мы усилили наши нежные заботы. Она принимала их с благодарными улыбками и убегала быстрее, чем солнечный луч, апрельским днем пробегающий по волне.

Единственное, что объединяло нас с нею, был Ивлин. Трудно выразить, каким утешением и каким счастьем был для нас этот милый ребенок. Его жизнерадостность, его неведение о постигшей нас беспримерной беде приносили успокоение нашим мыслям и чувствам, изнемогавшим от непосильной тяжести скорби. Нежить, ласкать и забавлять Ивлина было нашей общей заботой.

Клара, которая испытывала к нему чувства, какие могла бы испытывать молодая мать, с благодарностью принимала наши заботы о нем. А мне - о, мне, узнававшему на его милом личике ясное чело и сияющие глаза моей любимой, утраченной и вечно дорогой Айдрис, он был дорог до боли. Когда я прижимал его к сердцу, мне казалось, будто я обнимаю живую часть той, которую держал в своих объятиях долгие годы молодости и счастья.

Каждый день мы с Адрианом отправлялись в лодке по окрестностям в поисках необходимых припасов. Клара и ее маленький питомец редко нас сопровождали, зато всегда весело встречали наше возвращение. Ивлин нетерпеливо рылся в доставленной нами добыче; и всякий раз у нас бывал какой-нибудь 454 Последний человек новый подарок для прелестной девочки. Бывало, что на нашем пути встречался особенно красивый пейзаж или роскошная вилла, и тогда вечером мы отправлялись туда все вместе. То были восхитительные поездки; при благоприятном ветре наша лодка легко разрезала волны; если мы задумывались и беседа прерывалась, у меня был с собой кларнет, который будил эхо и давал нашим мыслям более приятное направление. В такие минуты Клара нередко становилась веселой и говорливой, как прежде, и, хотя наши сердца были единственными, которые еще бились в целом мире, эти четыре сердца были счастливы.

Возвращаясь однажды из города Комо в нагруженной лодке, мы, как обычно, ожидали, что на причале нас встретят Клара и Ивлин, и несколько удивились, когда там никого не оказалось. По природе своей не склонный ожидать худшего, я объяснил это простой случайностью. Иначе было с Адрианом.

Дрожа от волнения, он умолял меня причалить поскорее и выпрыгнул из лодки, едва не упав в воду; вскарабкавшись по крутому склону, он пробежал по саду, который представлял собой узкую полоску на единственном ровном месте между озером и горою. Я поспешил за ним; сад и внутренний дворик были пусты; пусты оказались и все комнаты в доме. Адриан громко звал Клару и уже готовился подняться по ближайшей тропинке на гору; но тут медленно открылась дверь беседки в конце сада и снаружи показалась Клара. Она не пошла нам навстречу; прислонившись к колонне беседки, она стояла бледная, и поза ее выражала полное отчаяние. Адриан кинулся к ней с радостными восклицаниями и крепко ее обнял. Она молча высвободилась из его объятий и снова вошла в беседку. Ее дрожавшие губы и замиравшее в отчаянии сердце не давали ей заговорить и сообщить о нашем несчастье. Бедный маленький Ивлин, играя с нею, был внезапно охвачен лихорадочным жаром и теперь лежал без сознания в беседке, на диване.

Целых две недели не отходили мы от бедного ребенка, умиравшего от тифа. В его маленьком теле и миниатюрных чертах был уже заключен весь будущий человек, с его разумом, объемлющим весь мир. Все свойственные человеку чувства и страсти уместились бы в его маленьком сердце, которое сейчас ускоренно билось, приближая собственный конец. Маленькие руки, вылепленные с таким совершенством, а сейчас бессильно раскинутые, став большими и мускулистыми, создали бы чудеса красоты и силы. Нежные розовые ножки, окрепнув, твердо ступали бы по просторам земли. Эти размышления были теперь бесплодны. Он лежал, без сил и сознания, в покорном ожидании последнего удара.