Майкл Муркок - Ледовая шхуна. Маниту. Врата Азерота.Самый большой счастливчик

— Лейо, — сказал он, когда закончил запрягать коней и она опустилась на колени, чтобы погасить огонь, уничтожить все следы, — лейо, мне пришло в голову, что если наши враги находятся там, куда мы собираемся вернуться, то с ними ничего не станется. Они вымотались от этого перехода не меньше, чем мы. А для нас, лейо, поймите, что я пойду с вами, куда прикажете, и буду с вами до самого конца, и сделаю все, что вы потребуете, но я устал, у меня незажившие раны и мне кажется, что небольшой отдых в несколько дней, чтобы кони набрались сил, настрелять дичи, был бы совсем не лишним.

Он просил так, будто это нужно было лично ему. Если бы он говорил за них обоих, она мгновенно заупрямилась бы и ни за что не уступила. Даже сейчас он больше ожидал вспышки гнева, чем согласия. Но она лишь устало кивнула головой, и более того — положила ладонь на его руку. Краткое прикосновение, весьма редкий для нее жест, ни в коем случае не интимный.

Мы проедем сегодня вдоль леса, — сказала она, — посмотрим, может, удастся настрелять дичи. Ты прав, лошадей переутомлять нам тоже ни к чему. Они заслужили отдых, у них ребра наружу. Да и ты, я вижу, хромаешь, и рука плохо действует, и все же пытаешься взять на себя часть моей работы. Можешь говорить все, что считаешь правильным.

— Значит ли это, что вы согласны?

— Много раз я поступала с тобой неблагодарно. Я сожалею об этом.

Он хотел засмеяться, но не смог. Этот приступ меланхолии нравился ему все меньше. Люди прокляли Моргейн в Андуре и в Керше, в Шиюене и в Хайюане, и во всех странах, лежащих между ними. У нее было меньше друзей, чем врагов. Даже его она однажды случайно едва не принесла в жертву и, если говорить честно, не знала, как может быть иначе.

— Лейо, — сказал он, — я понимаю вас лучше, чем вам это кажется. Я не всегда знаю, зачем вы делаете то-то и то-то, но всегда знаю, что движет вами. Я всего лишь привязанный к вам илин, а илин может спорить с тем, кому он привязан. Но вы служите совсем уж безжалостной вещи. Я это точно знаю. Вы сошли с ума, если думаете, что меня удерживает с вами только моя клятва.

Он сказал, что хотел. Он тут же пожалел об этом. Он тут же встал и занялся делами — стал чинить упряжь и прочее, — лишь бы не глядеть ей в глаза.

Когда, наконец, она подошла к Сиптаху и взяла поводья, лицо у нее снова было хмурым, но скорее от замешательства, чем от гнева.

Моргейн ехала молча, неторопливо, опустив поводья. А его вскоре одолела усталость. Он согнулся в седле и сунул руки подмышки, заснув в седле — так часто делали кершины, когда уставали в пути. Она ехала впереди и отгибала ветви, чтобы они не хлестали его. Солнце было теплым, а листья тихо шелестели, словно пели песню. Как в лесах Андура — будто само время повернуло вспять, и они ехали по тропе, которая вела их в самом начале.

Что-то затрещало в кустах. Лошади вздрогнули, и он тут же проснулся и схватился за меч.

— Олень. — Она показала в заросли, где лежало животное.

Олень это был или нет, но очень похож на оленя, в золотистых пятнах. Он спешился и с мечом в руке, опасаясь острых рогов, но они оказались каменно-неподвижны. У Моргейн было и другое оружие, помимо Ченджеллина, тоже подобное тем, которые принадлежали кхелам. Оно убивало безмолвно и на расстоянии, не оставляя видимой раны. Она развернулась в седле и дала ему свежевальный нож, и он принялся, смутно вспоминая иные времена, снимать шкуру с животного, как будто это был олень, убитый им в зимних горах родины.

Он выбросил эту мысль из головы.

— Будь у меня лук, — сказал он, — я бы тоже смог добыть оленя, лейо.

Она пожала плечами. Она чувствовала, что гордость его уязвлена — мужскую работу выполняла женщина. Тем не менее, обеспечивать пищей илина полагалось госпоже. Иногда же он замечал, что она явно мучается при мысли, что не может предоставить ему иного очага, кроме лагерного огня, иной крыши, кроме покрова ветвей и скудной еды. Из всех лордов, которым мог служить илин, Моргейн была самой могущественной, но и самой бедной. Оружие, которое она давала ему, было старым, конь — краденым, а пища — тоже что-то вроде этого. Они всегда жили, как полубандиты. Но по крайней мере сегодня и в ближайшие дни голод им не грозил, а потому он умерил тщеславие и поблагодарил госпожу за этот дар.

Долго в этом месте находиться не следовало. Птицы встревожились, какие-то твари порхали с места на место — смерть заявляла о себе. Он взял лучшие куски мяса, отрезав их быстрыми ударами острого лезвия — этому искусству он научился в Керше, когда находился вне закона и ему приходилось охотиться на волков на территории враждебных кланов. Тогда надо было хватать и бежать, заметая следы. Так он поступал до тех пор, пока не встретился с Моргейн Крей Чайя и не отдал ей свою свободу за право сопровождать ее.

Он отмыл руки от крови и привязал шкуру с мясом к седлу, в то время как Моргейн прятала останки оленя в чаще. Вскоре о них должны были позаботиться хищники, но он внимательно осмотрелся, уверясь, что нигде не осталось лишних следов. Не все их противники были доморощенными, ничего не умеющими в лесу. Один из них мог различить самый слабый след. Именно этого врага он боялся больше всех.

Тот недруг принадлежал к клану Чайя, лесным корисянам из Андура, родному его племени… родному по матери. Этот недруг был близким родственником его матери.

На сей раз они рано разбили бивак и наелись досыта. Они стали готовить мясо, которое должны были взять с собой — вялили его на костре, стараясь прокоптить как можно лучше, чтобы оно не испортилось как можно дольше. Моргейн сказала, что будет дежурить первой, и Ванай рано лег спать и проснулся, разбуженный своим чувством времени. Он заподозрил, что она не стала бы будить его, помня, как это сделал он прошлой ночью, но свое место она уступила ему без возражений. Она не любила ненужных споров.

Он сидел и подбрасывал в костер тонкие ветки, чтобы мясо не переставало коптиться ни на секунду. Куски мяса затвердели, и он отрезал полоску и стал лениво жевать. О том, что это можно делать так неспешно, он почти забыл; о том, что можно отдохнуть два дня, ему и в голову не приходило.

В темноте зафыркали и задвигались лошади. Сиптах проявил небольшой интерес к кобыле, но маленькая шиюеньская лошадь, похоже, не отвечала взаимностью. Никаких поводов для беспокойства. Звуки были привычные, знакомые.

Внезапное фырканье, шевеление ветвей… У него напрягся каждый мускул, сердцебиение участилось. Затрещали кусты. Это были кони.

Он поднялся, стараясь не поднимать — шума. Он протянул меч и коснулся им Моргейн.

Глаза ее открылись. Она сразу все поняла. Она встретилась с ним взглядом, и он посмотрел туда, откуда послышался слабый звук. Он скорее почувствовал, чем услышал его. Кони по-прежнему беспокоились.