Михаил Харитонов - Золотой Ключ, или Похождения Буратины. Том I. Путь Базилио

Попандопулос мыслил реально и оценивал свои шансы пройти этот квест крайне невысоко. Тем не менее, альтернативы и впрямь не было. Несмотря на всю свою бесшабашность, переходящую временами в безбашенность, Септимий страстно любил жизнь - и желал, чтобы она продолжалась как возможно долее. Так что импульсивное желание расправиться с обоими прямо сейчас, а там будь что будет, он в себе успешно подавил. Зато запасы снаряги, таимые жирафом, он выгреб по полной.

Сложнее было с нахнахами и Рахматом, особенно с последним. Старый обезьян не блистал образованностью и обходительностью, но интуиция у него была звериная. Лично идти в Зону он не хотел категорически. Подействовал только долгий, изматывающий шантаж на глазах у всего выводка, к которому пришлось подключиться даже кроту. После его дочерений в том, что кота видали на Зоне, что он направлялся к Сонной Лощине и что достать его оттуда вполне реально, Рахмат с величайшей неохотой согласился возглавить группу. На Зоне он тоже вёл себя крайне подозрительно, козла контролировал по полной и всячески подчёркивал, что ему не доверяет. Попандопулоса это напрягало: не слишком рассчитывая на мутантов, он всё искал способ избавиться от седого мартыхая. Увы, пристроить его в какую-нибудь "жарку" или "карусель", спихнуть в яму с "ведьминым студнем" или использовать как отмычку при прохождении опасного участка не представлялось возможным. Старый хрен жался и шхерился, шёл только сзади и только по чужому следу, и регулярно инструктировал свой выводок в том духе, что ежели с ним чего случится - первым делом порубать козла на шматки, так как проводник-предатель опаснее, чем его полное отсутствие. Попандопулос слушал эти наставления без всякого удовольствия, но помалкивал. Ну или мысленно молил Дочку-Матерь, чтобы Рахмат как-нибудь сам рассосался, а дальше уж он справится. Однако Рахмат рассасываться не желал категорически.

Неприятны были и мысли о Сонной Лощине. Это было огромное гнездилище мутантов, причём самых что ни на есть гадостных, наподобире контролёров, сусаниных, мозгоклюев и спиногрызов. Там же, по слухам, устраивали свои кладки креаклы и откладывали яички мозговые тараканы. Септимий сильно сомневался, что гвоздь в башке и меч в руке сберегут его в этом пандемониуме. По его мнению, ломиться в Лощину имело смысл только во главе ударно-диверсионной группы приличной численности. А лучше, конечно, не во главе, а за спиной.

И, наконец, со всеми этими проблемами нужно было управиться в самые сжатые сроки. По всем данным, полезное действие гвоздя продолжалось примерно неделю, и её Попанопулос уже выбрал. На приём к Болотному Доктору желательно было попасть хотя бы дней через двадцать после совершённого над его черепом насилия. Увы, никаких гарантий такового рандеву жираф и крот не дали, отговорившись туманными обещаниями в том духе, что Болотник-де сам отыщет козла, ибо контролирует ситуацию в целом. Септимий был опытным сталкером и знал, что Дуремар Олегович и в самом деле способен на многое, но беспокойства ему это не убавляло.

От печальных размышлений Попандопулоса отвлёк далёкий птичий крик. Он показался козлу знакомым. Напрягая память, он вспомнил полузабытое слово: чайка, это чайка.

И в сей случайный и краткий миг в душе его тронулись и поплыли - как облака или пароходы - дорогие воспоминания юных лет.

Вот он, Септимий, калушонок с острова Патмос домена Андрогатия семьи Альбо Ндрина, впервые в жизни встаёт на ноги и говорит "абырвалг". Говорит с акцентом - гортанным, птичьим. За что получает первую, но далеко, далеко не последнюю затрещину от своего хозяина, синьора Люпо Ваффанкуло... Вот он же, после первой ночи, проведённой у сеньора, пытается слизать засохшую кровь с меха на попе - а за окном ссорятся чайки... А вот он впервые созрецает маналулу: синьор Ваффанкуло казнит каких-то дрянных существ, пытавшихся помешать его планам. Накачанные противошоковым куски мяса с ободранными шкурами и перебитыми костями нанизывают на стальные нити, заталкиваемые в зад и пропихиваемые через рот. Потом их подвешивают на этих нитях над пропастью. Внизу проволока колючая, и вот сейчас она пройдёт сквозь падающие по нитям тела, вырывая внутренности. "Первый пошёл... второй пошёл..." - командует маналульщик. Одна тушка, слишком лёгкая, застревает на колючке и начинает содрогаться, раскачиваясь и хрипя. "Эй, кто-нибудь, дёрните там сверху!" - кричит маналульщик. Кто-то дёргает, тушка немного опускается и снова застревает, издавая бессвязные вопли, похожие на звуки птичьего базара... А вот Септимий первый раз в жизни рвёт очко. Рвёт маленькому белому ослику, совсем глупенькому, случайно забрёдшему в огород синьора Ваффанкуло. Ослик плачет и вырывается, но подросток, страстно сопя и налегая, тычет и тычет в него свой налитой, остренький, разрумянившийся хуёк. Наконец, он вонзается с такой силой и дерзостью, что разрывает сфинктер, и ослик, ужаленный этой болью, падает, издав нежнейший стон, сладостнейший звук чистого страдания и унижения - которого Попандопулос впоследствии тщетно добивался от своих жертв.

Вспомнив об этом, козёл аж посветлел ликом. Как бы не очерствел, не ожесточился он, но всё-таки память детства оставалась для него святой. Удары жизни, злоба, уныние, общая безблагодатность бытия - всё это, настигая и захлёстывая, не могло преодолеть заговорённой черты, волшебного острова памяти о прекрасных, возвышенных минутах пережитого в ранние годы. Эти минуты жили в нём, из этого родникового кладезя черпал он силы и веру в будущее.

Вновь закричала далёкая птица. Попандопулос смахнул набежавшую слезу и с чувством высморкался.

- Слющай, ты, - внезапно подал голос Рахмат, устроившийся в непосредственной близости от козла - и потому, кстати, недосягаемый для кровососущих. - Слыщищь? Это кто крычит?

- Не знаю, - неохотно отозвался козёл, совершенно не расположенный к беседе. - Чайка, наверное.

- А пачиму нэ вижу? - не отставал обезьян.

- Какая-то аномалия, - Септимий, досадуя на помеху своим раздумьям, вынужден был пуститься в объяснения. - Вот эта дымка отражает то, что на земле. Что внизу, то и наверху.

- Это апасно? - Рахмат хлопнул себя по ляжке, убивая очередного кровососа.

Козёл немного подумал.

- Нет, наверное. Но в озере лучше не купаться.

Обезьян пересел на корточки.

- Скажы, казёл. Ты хочещ мэня убить? Я тэбэ ничего не сдэлаю. Скажы правда.

Попандопулос немного подумал. Он не ожидал от старого шерстяного такой неожиданной прямоты, но решил ответить честно.

- Если ты умрёшь, я не огорчусь, - сказал он. - Но если ты просто уйдёшь со своим выводком, я не буду за тобой гоняться. Мне всё равно.

- Пачиму? Я же тэбэ враг, да? - Рахмат склонил голову на сторону.