Питер Уоттс - Рифтеры

Така говорила про рак.

Сердце наконец успокоилось до ритма отбойного молотка. Лени заставила себя пошевелиться. Извиваясь, переползла грань первой фасетки и скользнула в чашу второй: теперь ноги уперлись в ребро жесткости. Уклон становился с каждым метром все более пологим. Вскоре Кларк рискнула подняться на четвереньки, а потом и встать. В грудь ветер бил сильнее, чем в бедра – поле статического электричества каким‑то образом изгибало поток, – но даже на уровне головы он был слабее, чем на кране. Стоило повернуться – парящие волосы облепляли лицо, однако это неудобство было пустяком в сравнении с конвульсиями гидрокостюма.

Лабин остановился у северного пояса подъемника, на гладком круглом островке в море треугольников. Тот имел в поперечнике около четырех метров, и на его по­верхности между фиброволоконными порами величиной с ноготь располагались люки шириной со стрелковую ячейку. Лабин успел открыть один и к тому времени, как появилась Кларк, убирал в рюкзак использованные инструменты.

– Кен, какого хрена?

Он тыльной стороной ладони стер со щеки кровь.

– Я передумал. Ты мне все‑таки понадобишься.

– Но какого?..

– Запечатай лицевой клапан. – Он указал на откры­тый люк. Из отверстия выступила темная вязкая жид­кость, вроде крови или машинного масла. – Все объясню внутри.

– Что, туда? Да наши имплантаты...

– Давай, Лени. Некогда.

Кларк натянула капюшон – тот неприятно извивался на коже. Ну хоть волосы не будут разлетаться.

– А веревка? – вдруг вспомнила она.

Лабин, запечатывавший клапан, остановился, взглянул на краны: с ближайшего свисала и раскачивалась на ветру тонкая белая ниточка.

– Ничего не поделаешь, – сказал он. – Залезай.

Непроницаемая вязкая темнота.

– Кен... – Машинный голос, через вокодер. Давнень­ко его не слышала.

– Да?

– Чем мы дышим?

– Горючим для огнемета.

– Что?!

– Это совершенно безопасно. Иначе ты бы уже умерла.

– Но...

– Необязательно вода. В гидроксильных группах есть кислород.

– Да, но нас конструировали для воды. Не верю, что напалм...

– Это не напалм.

– Чем бы ни был, а наверняка рано или поздно за­сорит нам имплантаты.

– Поздно – уже неважно. Лишь бы продержались несколько часов.

– А продержатся?

– Да.

Хоть кополимер перестал корчиться.

Лени ощутила движение и встревоженно загудела:

– Это еще что?

– Подача горючего. Они стреляют.

– Куда? Зона же не заражена.

– Может, решили перестраховаться.

– Или там действительно был Сеппуку, а мы не знали.

Лабин не ответил.

– Кен?

– Возможно.

Течение прижало ее к чему‑то мягкому и скользкому, чуть гнущемуся под напором. Преграда, кажется, прости­ралась во все стороны и была слишком гладкой, чтобы уцепиться.

«Мы попали не в бак, – сообразила Лени, – а в пузырь. Он не просто опустеет, а сдуется. Схлопнется».

– Кен, а во время выстрела нас не засосет в...

– Нет. Там... решетка.

Вокодер и в нормальных условиях отфильтровывал из голоса почти все эмоции, а в этом сиропе получалось еще хуже. Все же Лени угадала, что Лабин не в настроении для разговора.

«Как будто он когда‑нибудь был королем экстравер­тов».

Но нет, тут что‑то другое, чего Лени пока не пони­мала.

Она плавала в темноте околоплодных вод, дыша не напалмом, а чем‑то вроде, и вспоминала, что в электроли­зе участвуют крошечные электрические искры. Замерла, гадая, не воспламенится ли обтекающая ее жидкость, не превратят ли имплантаты весь подъемник в один пыла­ющий шар. «Будет еще одна жертва „лени"», – улыбну­лась про себя.

А потом вспомнила, что Лабин так и не объяснил, зачем она здесь.

И вспомнила про кровь у него на лице.

Когда они добрались до места, Лабин уже ослеп. Со­рвавшийся трос не просто хлестнул его по лицу – он порвал лицевой клапан. Горючая слюна подъемника про­сочилась внутрь прежде, чем затянулся разрыв, и растек­лась по лицу. Тонкий слой проник под линзы, разъедая роговицу. Ровным механическим голосом Кен в полной темноте сообщил, что останется: способность отличать свет от тени. Какое‑то рудиментарное восприятие раз­мытых пятен и теней. На конкретное распознавание об­разов надеяться не приходилось. Кену нужны были ее глаза.

– Господи, Кен, зачем ты это сделал?

– Рискнул.

– Что?..

– Остаться на поверхности подъемника вряд ли уда­лось бы. Там предусмотрены меры стерилизации, даже если бы нас не сдуло ветром, а я не знал, насколько едок этот состав.

– Почему было просто не уйти? Перегруппироваться и начать сначала?

– Во второй раз нас бы ждали, считая, что твой дру­жок все еще заразен. Не говоря уже о том, что я послал ложный отчет и с тех пор замолчал. Дежарден поймет: что‑то не так. Чем больше мы тянем, тем больше у него времени на подготовку.

– По‑моему, все это чушь собачья. По‑моему, тебе просто так зудит до него добраться, что ты начал делать глупости.

– Ты вправе иметь свое мнение. Лично я, оценивая свои последние действия, сказал бы, что допустил одну большую ошибку – не оставил тебя на «Атлантиде».

– Верно, Кен. Ведь это меня последние две недели держал на поводке Ахилл. Ведь это я поняла действие Сеппуку с точностью до наоборот. Господи, Лабин, ты, как и все мы, пять лет просидел на дне океана. Ты не в лучшей форме.

Тишина.

– Кен, что ты собираешься делать? Ты же слепой!

– Есть способы это обойти.

Наконец он сообщил, что они причалили. Кларк не знала, как он узнал – может, по плеску окружавшей их жидкости, по каким‑то неприметным течениям ниже по­рога восприятия Кларк.

Звуков точно не было. Пузыри в глубине вакуумного подъемника окружало космическое молчание.

Они выбрались на спину зверя. Тот остановился в гро­мадном ангаре с двустворчатой крышей, чьи половинки сейчас сходились над ними. Судя по полоске неба над головой, стояли глубокие сумерки. Во все стороны от них спускались бока подъемника, крошечной фасетчатой планеты, разбегающейся от северного полюса. Снизу шел свет и механический шум – с вкраплениями человече­ского голоса, – но здесь, наверху, все смешивалось в сплошную серость.

– Что видишь? – спросил Лабин.

Она обернулась и беззвучно ахнула. Он стянул капюшон‑маску, снял линзы, его кожа была слишком тем­ной, вся покрыта волдырями. Глаза, казалось, искусали насекомые: радужка и зрачки едва просвечивали, словно видимые сквозь растрескавшееся матовое стекло.

– Ну?

– Мы в помещении, – сказала она. – Никого не видно, и, наверно, в такой темноте сухопутники нас все равно бы не рассмотрели. Я не вижу пола, но, судя по звуку, внизу люди. А ты... Чтоб тебя, Кен, это всюду так?

– Только лицо. Остальная часть гидрокостюма гер­метична.