Галина Усова - Будешь помнить одно мое имя

Тем же ровным ласковым голосом девушка предложила ему сесть, а сама села напротив.

- А вы меня совсем не узнаете? - спросила она, неожиданно лукаво улыбнувшись.

- Нет, простите,- недоумевал Миша.- Мне кажется, я вас прежде здесь не видел.

Что-то в ней все-таки знакомое,- промелькнуло в голове.

-А все-таки-вглядитесь.-Она сделалась колючей и насмешливой.- Никого я вам из ваших знакомых не напоминаю?

Нет, не вспомнить, никак не вспомнить, хотя, наверно, где-то встречались. И голос будто знакомый. С каждой минутой все приятнее сидеть рядом с этой милой, обходительной девушкой. Невидимые теплые волны, идущие от нее, согревали почти ощутимо. "Я мог бы в нее влюбиться",- подумал он и смутился. Она все молча смотрела на него, он скоро оправился от смущения, пристальнее вгляделся в нее. Определенно он ее знает. Но кто она?

- Вы не биофак, случайно, кончали? - робко поинтересовался он и тут же пожалел о своем банальном вопросе, такая насмешка вдруг зажглась в ее лице.- Да, конечно,- спохватился он.- Простите, ради бога.

"Дурак, болван,- обругал он себя мысленно.- Не могла она еще ничего кончать. Небось только поступила. Может, я ее видел среди студентов на практике?"

Девушка рассмеялась - музыкально и добродушно, и тут же за спиной у себя он услышал другой смех, громкий и злой. Он вздрогнул и обернулся. У спинки его стула стояла она.

- Значит, не узнал? - она продолжала хохотать преувеличенно громко.-Ха-ха-ха! Не узнал? А клялся! "В любом облике, в любом возрасте!" Ха-ха-ха! Смех!

Тогда он понял. Молодая девушка тоже была она, но другая-прежняя, какую он не знал и никогда не узнает.

- Так которая тебе больше нравится? Ха-ха-ха!

Но это же низко, отвратительно - так издеваться над ним!

- Вы не обижайтесь,- примирительно сказала молодая.-Она не нарочно. Вы ведь знаете-это естественная нервная реакция.

- Что, совсем запутался?-зло спросила она-которую он знал.- Так вы все, мужчины. Тебе ведь я молоденькая больше нравлюсь? А? Значит, я была права. Видишь, у нее нет ни моего положения, ни моей учености, Более того еще неизвестно, достигнет ли она того, чего достигла я, если сейчас с тобой свяжется. А вдруг она захочет стать преданной женой тебе и матерью твоим детям? Не свернет ли она тогда с единственно правильного своего пути, который я прошла до конца с таким упорством? Ты хорошенько подумай.-В голосе уже откровенное рыдание, а Миша, страдальчески закрыв глаза, припал губами к руке той, молоденькой, и она не отнимала руки, и ему было так хорошо, хотя он слышал мучительные рыдания. По лицу его потекли слезы, но он вовсе не плакал, значит, это были слезы той, что стояла за спинкой стула, обжигая холодом, они бежали по его щекам, и вот он лизнул языком свою верхнюю губу и почувствовал, что слезы ничуть не соленые.

Он открыл глаза. Над ним склонился Павел Сергеевич и лил ему на голову воду из пластмассового стаканчика.

- Слава богу, очнулся,-вздохнул Павел Сергеевич.- Я уж думал... Хорошо, колонка рядом. От воды, думаю, хуже не будет.

- От воды лучше.- Язык тяжело ворочался во рту и плохо слушался. Он поднялся на ноги и пошатнулся.-От воды лучше,-повторил он, борясь с собственным языком.- Если бы дождь...

Он заметил, что держит в пальцах несколько синих лепестков. Он бережно расправил их и засунул в пустую папиросную коробку,

Судя по часам, наступила глубокая ночь. Но небо попрежнему сияло голубизной, а солнце припекало. Почта была уже совсем рядом - только миновать магазин и свернуть за угол. Миша заволновался. Он знал, что она близко, где-то совсем рядом, как в детской игре "горячо холодно". Было горячо. Невыносимо. Что за глупость ему пригрезилась, будто он выбрал молодую. Она нужна ему такая, какая есть, какую он знает. И знания ни при чем.. Он вдруг понял, что должен идти на почту один.

- Я сейчас,- сказал он виновато.- Надо отойти на минутку. Одному. Вы не возражаете?

Павел Сергеевич пожал плечами - еще спрашивается, как маленький. Нужно и нужно-пришиты они друг к другу, что ли? Миша скрылся за углом, а Павел Сергеевич вдруг понял, как устал за этот бесконечный фантасмагорический день. Солнце палило все нещаднее, уже не было сил стоять на иссушающей жаре, да еще с тяжелым портфелем в руках. Павел Сергеевич прислонил портфель к крыльцу, выпрямился и огляделся. Он стоял у задней стены какого-то магазинчика. Глухая деревянная стена. Обитая железом дверь заперта сразу на два висячих замка и заложена двумя огромными засовами. На двери белел детский рисунок - безлистное деревцо, искривленное от сильного ветра. Где-то он уже видел такой точно. Над рисунком на пожелтевшем клочке бумаги крупно выведено тушью: "Прием стеклотары от населения ежедневно с 8 до 17 часов". Внизу добавлено красным: "Выходной день - воскресенье".

"Сегодня, кажется, не воскресенье? Или воскресенье?"-с непонятной тревогой подумал Павел Сергеевич и спохватился - какая разница? Разве жажда избавиться от стеклотары привела его сюда?

Рядом на аккуратном столбике дощечка: "Здесь производится торговля керосином".- "Бутылок с битым горлом не носи нам",- привычно добавил в уме Павел Сергеевич и грустно улыбнулся. Старая, еще студенческая шутка, придумал кто-то из ребят в коллективной поездке за город. Павел Сергеевич повторял ее, когда видел такое объявление. Этот незатейливый стишок, напоминавший ему студенческую молодость, почему-то неимоверно раздражал ее, а Павел Сергеевич ничего не мог с собой поделать, всякий раз его как будто кто дергал за язык.

Он начал искать, куда бы спрятаться от невыносимой жары. Стена отбрасывала густую длинную тень - пожалуй, даже длиннее и гуще, чем полагалось бы. Или он уже привык ко всему относиться с подозрением. В тени громоздились разбросанные ящики. Он с облегчением вздохнул. Устало опустился на ящик, который оказался приятно теплым. Надо опасаться теплых предметов. Но стоять больше нет никаких сил. "Ерунда,- подумал он, склонив голову на грудь.- Просто солнце нагрело ящики, а тень наползла недавно".

Он оказался в прихожей своей однокомнатной кооперативной квартиры. (Никогда в жизни не было у него однокомнатной кооперативной квартиры. Сначала жили в коммуналке, потом ему дали двухкомнатную в заводском доме, а после переехали в трехкомнатную,- она получила как научный работник высшей категории.) Она обвила руками его шею, ласково ероша волосы - он не помнил у нее такого жеста! -а он нежно прижимал ее к себе за талию.

- Наконец! Виталик, наконец! - прошептала она в самое ухо ему.

"Почему - Виталик? - обожгло его.- Какой Виталик? Селезнев?"

Он легонько отстранил от себя ее голову, глянул в красующееся на стене зеркало в форме блестящего сердца,-никогда прежде не видел он этого зеркала и вместе с тем отлично помнил, как выбирал его в комиссионке. Из сердца в раме самодовольно смотрело чужое холеное лицо этакого парикмахерского красавчика. И прически такой он в жизни не носил, и пошлых, словно наклеенных, усиков. И брюнетом никогда не был. Но что-то неуловимо знакомое промелькнуло в чужой неприятной физиономии.