Дмитрий Шатилов - Нф-100: Изобретатель смысла

Сказал он это с такой искренней болью, что Батя смягчился:

- Ну, хорошо, хорошо, не каждый, - сказал он. - За что хоть убивать- то будете?

- А не знаю, - пожал плечами Тонкас. - Как управимся, придумаем что- нибудь.

- Постфактум, что ли?

- Да хоть бы и так.

- Нет, так я не согласен.

- Почему это?

- Да вот не согласен, и всё.

- А как ты хочешь?

- А так: чтобы ты здесь и сейчас объявил, почему ты меня хочешь убить, и за что.

- И что тебе это даст? Всё равно помрёшь ведь!

- Хоть помру, зато знать буду.

- Ладно, - сдался Тонкас. - Вот тебе причины. Ты - вождь, мы - народ...

- Ну и?

- Не перебивай! Ты - вождь, мы - народ, а потому... потому... потому имеем право! Надоел!

- Так, - сказал Батя, нащупывая под столом рикайди . - Значит, хочешь Подвиг совершить? Героем стать, Героем Геройствующим, Освободителем Женолюбивым?

- Да вроде как, - согласился Тонкас. - Ну, так что, устраивает тебя такое объяснение?

- Устраивать- то устраивает. А если я так скажу: не Подвиг ты совершишь, а Предательство, не Прославишься в Веках, а Опозоришься Хуже Некуда?

- Ну, прямо и Опозорюсь, - не поверил Тонкас. - Это почему?

- Потому, - сказал Батя, - что ещё древние греки считали, что трагедия возвышает человека.

- И что же?

- А то, что убив меня, ты меня возвысишь.

- Чушь! Докажи!

- Доказываю. Вот я живой - Тиран и Мучитель. А вот я мёртвый - Храбрец, Мученическую Смерть в Неравном Бою Принявший. Вас здесь человек пятьдесят, не меньше - значит, меня ещё и наградят посмертно, за отвагу. Вот так вот. Сколько я изучал человеческую историю, всегда так было. Память - что людская, что конгарская - это, мой дорогой Тонкас, искуснейший декоратор. Вот что я, к примеру, сделал в жизни плохого?

- Да всё, - ответил Тонкас. - Что ни возьми, всё - мерзость.

- Верно, - согласился Батя. - Но потомки рассудят иначе. Они так скажут: может быть, он и был жестоким, подлым чудовищем, зато как любил животных, а уж в цветочках души не чаял. А что касается боли, страданий, которые по его милости претерпели наши прадеды, так мы их ощутить не можем, а потому и обсуждать подробно не будем. Сосредоточимся на положительных аспектах. Был Конкас из Румбы доблестный воин, государственный человек, женщины его любили, и уважали мужчины, да нашёлся какой- то Тонкас, душонка низенькая, до гадостей охочая - и убил из зависти. Так и рассудит нас история, уж в этом можешь мне поверить. Не быть тебе Героем Геройствующим, как ни крути, так что напрасно ты затеял убийство. Дело это пустое и зряшное - вот, лучше мусор вынеси.

И так он это убедительно сказал, что не успел Тонкас и глазом моргнуть, как вместе с товарищами очутился на улице, а вокруг них - чёртова пропасть мешков, таких вонючих, хоть нос зажми.

Завыл тут Тонкас от досады, пнул ближний мешок, а оттуда и ватные палочки использованные, и селёдочные головы, и ведёрки из- под мороженого, и протухшая кабачковая игра.

Обдало Тонкаса смрадом, и потерял он сознание, очнулся же не Героем и Освободителем, а Тонкасом Помоишником, Тонкасом Смрадным, и ничего ему больше в Румбе не доверяли, кроме как чистить трижды в день выгребную яму. Сам он, правда, быстро с этим смирился, и даже сочинил стишок, который распевал потом дни напролёт:

Все смеются надо мной,

Он, мол, в яме выгребной!

Я же - мыслю головой:

Пусть вонючий, но живой!

Нет- нет- нет, скажет читатель, никогда я не поверю, что Батя не сделал ничего полезного, как для конгар, так и для землян. Хоть что- нибудь, а должно быть!

И есть.

Во- первых, Батя учредил первую на Тразиллане конгарскую валюту, гарантом для которой служили тхурики, маракча и целебная грязь. Этой грязи в Румбе было так много, что её вывозили в другие конгарские поселения, где продавали под видом "особой" тыквенной каши.

Во- вторых, по инициативе Бати был учреждён особый "пансионат" для военных преступников - конгаров, прославившихся на Торакайской бойне какими- то из ряда вон выходящими зверствами. Проживали в нём, помимо всякой шушеры, Киркас, носивший красноречивое прозвище Пожиратель Глаз, Боммевер Потрошитель и Дунсен Добрый Друг, которого не унижал только ленивый, поскольку ничем, кроме людоедства, он за свою жизнь так и не прославился. Осмотрев это богоугодное заведение, новотроянский советник, приставленный к Бате, нашёл его чрезвычайно похожим на концентрационный лагерь. Действительно: и там, и там были колючая проволока, грязные бараки, полные вшей, охрана с автоматами, а если в "пансионате" Бати не было печей, наподобие печально известных печей Освенцима, то объяснялось это не соображениями гуманности, а причинами экономико- снабженческими. Однако обвинение в плагиате Батя отмёл с ходу: по его словам, идея такой тюрьмы явилась ему во сне, а о национал- социализме со всеми его прелестями он не ведал ни сном, ни духом.

- В самом деле, - сказал Батя, - что я, дикарь, что ли - убивать этих мерзавцев? Пусть уж живут, страдают, мучаются и являют собой ужасающий пример того, что бывает, когда разумное существо отступает от нравственного закона.

Не меньше, чем о людях, заботился Батя о культуре. Его чаяниями на Тразиллане появился первый музей восковых фигур, куда всех желающих пускали за символическую плату - вязанку сушёной маракчи. Предъявив вахтеру, некоему Бомлику, входной билет, вы попадали в отделанное ориссианским мрамором фойе, где на посетителей грозно взирала трёхметровая фигура Чингисхана - человека, перед которым Батя благоговел всей своей конгарской душой. Когда художник работал над эскизом грозного монгола, Батя буквально покоя ему не давал.

- Сделай его ещё свирепее! - требовал он. - Ещё! Ещё! Этого недостаточно! Он должен быть воплощением ярости!

Наконец, оттолкнув художника, Батя сам принялся за эскиз. Рисовальщик он был паршивый, но и бездарностей иногда посещает вдохновение, так что рисунок удался на славу. Темуджин, каким его видел Батя, словно явился из глубин ада - такая ужасная ненависть ко всему живому выражалась на его багровом, словно раскалённом лице! В довершение ко всему Батя, желая закрепить достигнутый эффект, добавил Чингисхану полуметровые клыки, и крылья, как у нетопыря.

- Вот так и надо рисовать, понял? - сказал Батя художнику. - Остальное доделаешь сам. Да, чуть не забыл: дорисуешь в одной руке огненный меч, а в другой - череп. И бабу, чтобы рядом вертелась, не забудь!

- Какую бабу? - пролепетал художник.

- Как это какую? Чтобы сиськи - во, задница - во! Всему тебя учить надо, бестолочь!

Итак, осмотрев Чингисхана, вы двигались дальше и попадали в зал Великих Людей. Были здесь Эйнштейн, Коперник, Шекспир, Данте и прочие титаны духа, которых Батя запомнил из курса земной истории. Все восковые гении носили на себе признаки жесточайшего пренебрежения: на крючковатом носу Леонардо да Винчи висела густая паутина, у Авраама Линкольна не хватало обеих рук, а от затылка бедного Франца Кафки экскурсовод Боммевер наловчился отколупывать кусочки воска - из них он делал свечки и продавал по оболу за штуку. В конце концов, он проделал в несчастном австрийце сквозную дыру, так что любой, кто заглядывал автору "Процесса" и "Замка" в рот, мог увидеть прекрасные музейные обои в вылинявший цветочек.