М Валигура - Серебряная тоска

- Они пусть зовут тебя, как хотят! - визгливо крикнул Геккерн. - Для меня ты Жоржик. Как и я для тебя не рара, а Луи... Ведь так, Жоржик?

- Как вам будет угодно, господин барон.

- Ты меня нарочно с ума сводишь! Мучитель! - Геккерн дрожащими руками налил ещё коньяку и залпом выпил.

- Для человека вашей комплекции вы слишком много пьёте, - равнодушно заметил Дантес. - Как бы вас апоплексический удар не хватил. Надеюсь, понимаете - забочусь исключительно о вашем здоровье.

- Если б ты о моём здоровье заботился, - задохнулся Геккерн, - ты бы никогда не согласился на эту дурацкую дуэль! Эту авантюру! Это мальчишество!

- Не принять вызов? - вскинул красивые брови Жоржик. - Прослыть бесчестным человеком? Как же я после этого покажусь в петербургском свете?

- Вот! - с неожиданной силой громыхнул по столу Геккерн. - Вот в этом ты весь.

Тебя волнуют закулисные мнения расфуфыренных кривляк, которые и слезинки не прольют, если тебя - не дай Бог! - застрелят. А боль, которую ты причиняешь любящему тебя человеку... - Геккерн не закончил, налил ещё коньяку и с бокалом в руке рухнул в кресло. - Да, у меня будет удар. Но не от этого проклятого алкоголя, а если тебя принесут в дом окровавленного, при последнем издыхании.

- Да бросьте вы, - отмахнулся Жоржик. - Я стреляю куда лучше этого арапа. Если уж кого принесут окровавленного, так его. Вот уж о ком не прольют и слезинки. А Натали меня удивляет - связаться с такой обезьяной!

- Вот! Вот он, корень зла! - барон Геккерн грохнул бокалом о пол. Осколки хрусталя заисрились льдинками в коньячной лужице. - Я ведь просил тебя не упоминать этого имени в моём доме! Первейшая шлюха в Петербурге. Жоржик, Жоржик, зачем она тебе? Неужели тебе мало моей любви? Я-то ведь люблю тебя по-настоящему, а для этой бляди ты просто очередная affaire. Ты очень легкомысленен, Жоржик. И очень меня огорчаешь.

- Вы забываете, - ответил Жоржик, нервно покусывая ногти, - что, в отличие от вас, я пока молод. Да, мне нравится блистать в свете, шампанское, общество красивых дам... Что ж тут удивительного?

- Ты забыл ещё кое-что, что тебе нравится, - тихо сказал Геккерн. - Мои деньги.

Жоржик побледнел.

- Ваши деньги, - прошипел он, - ваши грязные, жирные, потные деньги. Поверьте, я достаточно перенёс в вашей постели, чтобы считать эти деньги честно заработанными.

- Честно! - истерически расхохотался Геккерн. - Он называет честным еженощно обманывать человека, который готов для него пожертвовать всем! О, я хорошо понимаю, почему тебя тянет ко всяким блядям! Потому что ты такая же продажная блядь!

Геккерн потянулся к графинчику с коньяком.

- Ну, слава Богу, - сказал Дантес. - Наконец-то мы высказались друг перед другом. А теперь, с вашего позволения, я хотел бы отправиться спать. В свою комнату. Мне завтра нужно быть свежим и бодрым. Иначе в дом любящего рара действительно приволокут окровавленный труп его нежно любимого мальчика.

Геккерн уронил голову в ладони и крепко сжал виски.

- Господи, что я наделал, - прошептал он. Сальные волосы свисали клочьями меж его толстыми пальцами. - Кажется, я теряю моего мальчика. Будущее холодно серело рутинной пустотой событий без смысла.

- Ну, покойной ночи. - Жоржик поднялся из кресла.

- Сядь, - неожиданно сказал Геккерн. - Сядь и послушай меня.

Жоржик, поведя головою спрва налево, сел назад в кресло со смесью досады и интереса.

- Так вот, - продолжал барон Геккерн, - я хотел бы рассказать тебе кое-что о моём детстве, которое, видимо, весьма отличается от твоего. Так вот, когда я был маленьким, папа подарил мне деревянную лошадку. Собственно, от лошадки у неё была только голова, насаженная на палку. Но для меня эта палка заменяла и туловище лошади, и ноги, и копыта, и хвост. Я был влюблён в неё. Каждый вечер я скакал на ней по нашей гостинной, а отец и мать, сидя в креслах у камина, наблюдали за мной. Эта лошадка осталась моим другом и поныне. Не веришь? - Он кинулся из комнаты.

Спустя минуту посол нидерландского короля в России барон Луи Геккерн де Беверваард вернулся обратно верхом на палочке, украшенной деревянной мордой коня.

- Гей-гей! - покрикивал он, постёгивая воображаемой плёткой бутафорскую лошадку.

- Вот скачет голландский барон, усыновивший эльзаского барона, за что законный обнищавший отец последнего сказал ему только гран-мерси, а его сын послал голландского барона на три весёлых буквы, так что тому стало настолько горько и обидно, что остаётся ему разве что на лошадке из детства скакать.

- Папа, вы что?

- А приёмный папа приёмному сыночку всё-всё готов простить! Он даже дуэль принял на себя. Но Сергеевич Александр дал ему две недели отсрочки. И - не будь я дипломат - вовсе не состоится та дуэль. Остынет пиит. Геккерн выхватил из-под себя деревянную лошадку и бросил её в угол комнаты. - Так что, можешь, сынок, выпить коньяку. Твёрдая рука тебе завтра не понадобится.

- Вот чего я ненавижу, рара, так это когда кто-то устраивает за меня мои дела, - нарочито оскорбился Жоржик.

- Врёшь, - весело сказал Геккерн. - На самом деле ты это обожаешь.

- Терпеть не могу.

- Обожаешь.

- Терпеть не могу.

- Врёшь.

- Что-то вы развеселились, рара - Я развеселился? Я развеселился? Я скорблю.

- О чём?

- О тебе. О себе. О жизни своей проклятущей.

- Только без истерик, рара.

- На сегодня более не дождёшься, сыночек. Нет у меня ни сил, ни желания истерики с тобой устраивать. Главное я сделал - от дуэли тебя уберёг. На всё остальное - воля Божья. Только чую - если и дальше за Пушкиной ухлёстывать будешь, то и Божьей воле прискучишь. Впрочем, ты ведь к сестре её сватаешься. Так оно покойнее будет. Не возражаю, Жоржик. Давай, что ли, коньячку вместе выпьем.

- Не возражаю, батяня.

- Катерина Николавна - барышня в меру затурканая, - сыто произнёс Геккерн, соприкоснувшись своим бокалом с Жоржиковым.

- Ну и что? - прянул тот.

- Да ничего. Просто мне спокойнее.

- Темните, - сказал Жоржик, но коньяк тем не менее выпил.

- Если бы ты был чуть умнее, - Геккерн дотянул свой коньячок, - ты бы понял, что я не темню. А если бы я был чуть умнее, я бы тебя так не любил. Иди спать, Жоржик. В свою спальню. А я - в свою.

Приёмный отец обнял приёмного сына и удалился. Жорж-Шарль налил себе ещё бокал коньяка, выпил его отнюдь не по-французски - залпом и отправился в свою опочивальню. В опочивальне раздевался он нарочито медленно, размышляя почему-то не о будущей своей жене Екатерине Николаевне Гончаровой, не о Наталье Николаевне Пушкиной, ни даже о нидерландском после бароне Геккерне, а о его деревянной лошадке.

"А вот у меня в детстве не было деревянной лошадки. И ничего, что могло бы её заменить. У меня, кажется, вообще было детство без детства. Строгая немецкая мама... Вечно униженный отец... Барон д'Антес... Мне бы к Геккерну благодарность испытывать... А я его только ненавижу... Дурак на деревянной лошадке".